Икона и топор

Похоже, в постсоветской России зреет осознание того, что Сибирь — это не просто колоссальное вместилище природных ресурсов, но и девственные леса, последние «легкие» планеты, ключ к будущему России. Неуловимый идеал «свободы» часто определялся в России как «воля» плюс «пространство». Попытки выразить этот идеал в громоздких эпических фильмах вроде «Сибириады» Андрея Кончаловского (1978) и «Сибирский Цирюльник» Никиты Михалкова (1999), возможно, и не увенчались полным успехом, однако отразили стремление нового поколения русских людей выйти за узкие границы семьи или «круга», в которых сохранялись свобода и чистота, к более широким горизонтам глубинной России.

Происшедший в 1986 г. катастрофический взрыв Чернобыльской ядерной электростанции представлялся многим русским и украинцам апокалипсическим знаком — в частности, и оттого, что слово «чернобыль» родственно тому, которым у русских обозначается звезда «полынь» из «Откровения Иоанна Богослова». Подобным же образом 1000-летняя годовщина введения христианства на Руси воспринималась многими в России и на Украине как конец тысячелетия. При Горбачеве советские власти старались утвердить свою легитимность, превратив этот тысячелетний юбилей в полуофициальное, проводимое в масштабах всего государства чествование традиции русского православного христианства.

Плановые органы поздней советской эры намеревались повернуть вспять великие реки Сибири, чем и ускорили кончину советской системы. Ультраконсерваторы вроде Распутина начали в конце 80-х открыто предлагать Верховному Совету вывести Россию из состава Советского Союза, чтобы предотвратить столь радикальную порчу ее природной среды.

В определенном смысле колоссальная Российская республика и стала первой, кто отделился от Союза Советских Социалистических Республик, — когда при сопротивлении затеянному сторонниками жесткой линии коммунистическому перевороту 1991 г. здание правительства и парламента Российской республики стало местом сбора демократической оппозиции, бросившей вызов попытке коммунистического переворота в 1991 г. Существенную роль в демократическом сопротивлении сыграли сибиряки, привезенные в Москву, чтобы приветствовать эмигрантов, съехавшихся в Россию на «Конгресс соотечественников», который должен был открыться в тот самый день, когда начался переворот. Сыновья и дочери ГУЛАГа вернулись, чтобы заявить о притязаниях на свое наследие, и к концу 1991 г. Горбачев был отстранен и сменен Борисом Ельциным, выходцем из лежащего в глубине России, там, где Урал встречается с Западной Сибирью, Екатеринбурга.

Изгнанный из России летописец ГУЛАГа Александр Солженицын олицетворял возврат к религиозным основам русской культуры. После падения коммунизма он возвратился в Россию и, прежде чем достичь Москвы, совершил неторопливое паломничество по Сибири и провинциальной России. Андрей Сахаров, великий физик, отправленный в ссылку, отстаивал идеалы Запада в движении за права человека, так многое сделавшем для привнесения нравственного пыла и приверженности к демократии в научную культуру советского истеблишмента. Сахаров, посвятивший свою жизнь преобразованию России в открытое общество, умер в 1990-м, слишком рано для того, чтобы увидеть, как Россия рванется к свободе.

К концу XX столетия Россия обратилась в страну без героев. Сахаров, всемирно известный защитник прав человека, был по большей части забыт. К голосу Солженицына, пророческому голосу русских традиций, почти не прислушивались. К Горбачеву за границей относились с куда большим уважением, чем дома.

Ныне культура уже не является исключительной монополией привилегированной элиты. Коммунистический переворот 1917 г. уничтожил культуру, созданную как старой монастырской элитой Москвы, так и новой аристократической элитой Петербурга. Преобразования 1991 г. и последовавшее за ними раскрепощение рыночных сил не только в значительной степени уничтожили коммунистическую элиту, которая заменила собой все более ранние, но и урбанизировали русскую интеллигенцию, смысл жизни которой составляло противостояние коммунизму.

Свержение коммунизма не было делом рук новой элиты. Впервые в русской истории мирные политические перемены были осуществлены снизу, став импровизацией самых разных людей с самыми разными интересами. В дальнейшем формировании политического и экономического развития России участвовали представители множества профессий и провинциальных центров. Несмотря на сохранение тяжкого гнета централизованной бюрократии и на возникновение полукриминальных монополий, Россия, впервые за ее современную историю, начала мирно преобразовываться силами, действующими снизу вверх и от периферии к центру. Почти 4000 молодых политических лидеров приезжали в Америку в 1999–2000 гг. в рамках организованной Конгрессом США в Библиотеке Конгресса программы «Открытый мир», направленной на обучение российских руководителей. Они представляли 88 сфер политической жизни и 51 национальность; больше трети из них составляли женщины, средний возраст не превышал 40 лет. Людей, принимавших их в 48 штатах Америки, поразило, насколько это поколение более открыто и полно надежд даже в сравнении с ранними реформаторами.

Приватизация привела культурный истеблишмент, долгое время живший за счет государственных субсидий, к материальным затруднениям; свобода создала новую непривычную возможность показать, чего человек Действительно желает, — вместо того, чтобы просто выступать против нежеланной тирании. Представляется, что в новой, более открытой массовой культуре постсоветской России особую роль играют две формы искусства: тенденциозная журналистика и телевизионная сатира.

Новый русский журнализм по преимуществу склонен скорее критиковать, нежели восхвалять централизованную политическую власть. В настоящее время средства массовой информации наполнены не сочиненными историями и стихотворениями прежних времен, но прозаическими аргументами, касающимися реальных проблем. Это скорее «публицистика», нежели «беллетристика». Тем не менее одна общая тема присутствует повсеместно — от Калининграда до Камчатки, от провинциальных газет до увесистых «толстых журналов»: поиск новой самобытности России.

Этот поиск представляет собой нечто большее, чем еще один вариант знаменитого спора между западниками и славянофилами, поскольку почти все его участники исходят из того, что строительство новой России должно вестись на основе собственных ее традиций, но с привнесением внешних элементов. Ответ на вопрос о том, как можно улучшить национальное самочувствие русских, в значительной мере определит, что следует брать извне. Ибо за многократно описанными экономическими и политическими проблемами постсоветской России стоит психологически-культурный кризис людей, внезапно потерявших значительную часть территории и сколько-нибудь ясное представление о своем прошлом и своих общих целях.

Многие ошибочно приняли классическое долготерпение и внешнюю покорность русских людей, проявленные ими в первое десятилетие свободы, за показатель того, что их уже не заботит более общая самобытность России. Однако устойчивый рост русского национализма и всевозрастающее обращение всевозможного рода политиков к всевозможного рода национальным символам ясно указывают на то, что существенную роль в легитимизации политической власти и выходе России из постсоветской поры невзгод должно сыграть усиление чувства гордости за свою страну.

Существуют лишь два логически связанных способа, позволяющих возродить согласие между людьми и их гордость за свою огромную страну, пытающуюся оправиться от хаоса тех времен, когда ее население было занято по преимуществу местными и повседневными проблемами.

Один способ состоит и развитии новой формы авторитарного национализма:- Вполне возможно обрядить военную и охранительную бюрократию центрального диктатора в одежды Православия и попытаться сплотить народ посредством ритуального проявления враждебности как к внутренним «козлам отпущения», так и к внешним «врагам». Связующей основой может в этом случае стать национальная принадлежность, средством управления — корпоративная государственная экономика, а конечным итогом — русский вариант фашизма. Ранние европейские формы фашизма возникали — что не исключено и в России — в странах с сильной авторитарной традицией на развалинах неудавшегося демократического эксперимента.