Старый порядок и революция

Пока Париж таким образом окончательно завоевывал господство над провинциями, в его собственном лоне мы отмечаем и .другие изменения, не менее заслуживающие внимания истории. Париж стал не просто центром обмена, сделок, потребления и удовольствий - он превратился в город фабрик и мануфактур, что придавало первому отмеченному моменту совершенно новый и необычайный характер.

Начало этого события относится к отдаленным временам: мне представляется, что уже в Средние века Париж был не только самым крупным, но и самым развитым в индустриальном отношении городом, что становится совершенно очевидным с приближением к Новому времени. По мере того, как к Парижу стягивалась вся административная деятельность, в нем сосредотачивалось ( стр.64) и промышленное производство. Париж все более и более делается образцом и главным судьей, единственным центром власти и искусств, главным очагом национального творчества; и вместе с тем к нему подтягивается и в нем концентрируется промышленная жизнь нации.

И хотя статистические документы времен Старого порядка чаще всего мало заслуживают доверия, я считаю возможным безбоязненно утверждать, что за 60 лет, предшествовавших Революции, численность рабочих в Париже более чем удвоилась, тогда как за тот же период общее население города выросло лишь на треть.

Помимо общих причин, о которых я только что говорил, существовали и особые обстоятельства, со всех сторон привлекавшие рабочих к Парижу и заставлявшие их концентрироваться в определенных кварталах, которые в конце концов оказались заселенными одними мастеровыми. Оковы финансового законодательства, бытийствовавшие в то время в промышленности, в Париже были менее стеснительными, чем где бы то ни было во Франции; нигде более нельзя было и столь же легко избежать ига цеховых мастеров. Некоторые предместья, как, например, Сент-Антуан или Тампль, пользовались в этом отношении особо большими привилегиями. Людовик XVI еще более расширил привилегии сент-антуанского предместья и приложил все усилия, чтобы сконцентрировать здесь огромные массы рабочего населения, "стремясь дать рабочим сент-антуанского предместья новый знак Нашего покровительства, - говорил этот несчастный государь в одном из своих эдиктов, - и освободить их от стеснений, столь же вредных для интересов рабочих, как и для свободы торговли".

Накануне Революции в Париже настолько возросло число заводов, мануфактур, доменных печей, что правительство наконец забило тревогу. Сии успехи вызвали у него весьма призрачные опасения. Среди прочих мы находим постановление совета от 1782 г., гласящее, что "Король, опасаясь, как бы быстрое разрастание мануфактур не привело бы к чрезмерному потреблению леса, пагубному для снабжения города, впредь воспрещает создание заведений подобного рода ближе, чем на пятнадцать лье от города". Что же до подлинной опасности, которую могло создать подобное скопление народа, то ее никто не замечал.

Таким образом, Париж стал хозяином Франции и уже окружал себя армией, которой было суждено подчинить себе Париж. В настоящее время, как мне кажется, почти все сходятся во мнении, что административная централизация и всемогущество Парижа во многом явились причиной падения всех правительств, сменявших друг друга на наших глазах в течении последних сорока лет. Я без труда могу доказать, что то же обстоятельство ( стр.65) обусловило и внезапную и насильственную гибель монархии и что его необходимо отнести к числу основных причин первой революции, носившей в себе зародыш всех последующих переворотов

ГЛАВА VIII

О ТОМ, ЧТО ФРАНЦИЯ БЫЛА СТРАНОЙ, В КОТОРОЙ, КАК НИГДЕ БОЛЕЕ, ЛЮДИ СТАЛИ ПОХОЖИМИ ДРУГ НА ДРУГА

Изучая историю Франции времен Старого порядка, любой обнаружит в ней две противоположные тенденции.

Представляется, что все французы, в особенности относящиеся к высшим и средним слоям общества, единственно доступным для наблюдения, совершенно похожи друг на друга.

Однако однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни.

Размышляя об этой бесконечной раздробленности, я понимаю, что великая революция смогла в один миг потрясти подобное общество до основания именно потому, что нигде более граждане не были так не подготовлены к совместным действиям и к оказанию взаимной поддержки во время кризиса. Я представляю себе,. как все преграды были опрокинуты силою переворота, и тотчас же вижу это охладевшее общество сомкнувшим свои ряды и ставшим самым однородным из всех существовавших когда-либо в мире.

Мне уже доводилось рассказывать о том, что почти во всем королевстве самостоятельная жизнь провинций давно угасла. И такое общество в значительной степени способствовало тому, что все французы стали очень похожими друг на друга. Через существующие еще различия отчетливо просвечивало единство нации: на него указывало единство законодательства. На протяжении всего XVIII века возрастает число королевских эдиктов и деклараций, постановлений совета, одинаково применяющих одни и те же законы во всех частях королевства. Идея общего и единообразного законодательства, повсеместно и для всех одинакового проникает в умы не только правителей, но и управляемых. Она отчетливо видна во всех проектах реформы, следовавших один за другим в последние три предреволюционных десятилетия. Двумя десятилетиями раньше у подобных идей не было, если так можно выразиться, почвы. ( стр.66)

Теперь уже не только провинции все более и более походят друг на друга, но и вопреки различиям в условиях жизни усиливается сходство людей, относящихся в каждой провинции к различным классам, но не принадлежащих к народной массе.

Данное обстоятельство лучше всего выявляется при чтении наказов, представленных различными сословиями в 1789 году. Из них явствует, что авторы их глубоко отличны по своим интересам, но во всем остальном они кажутся одинаковыми.

Если вы обратитесь к ходу событий во время заседания первых Генеральных Штатов, то увидите обратную картину: в тот период дворянин и буржуа имели больше интересов и дел, не испытывали друг к другу такой враждебности и тем не менее кажется, что они принадлежали двум различным расам.

Время, сохранившее, а во многих отношениях и усилившее привилегии, разделявшие дворянина и буржуа, странным образом уравняло их во всем прочем. В течение нескольких столетий французские дворяне непрерывно беднели. "Несмотря на привилегии дворянство с каждым днем беднеет и сходит со сцены, а третье сословие овладевает богатствами", - с грустью писал некий дворянин в 1755 г. Однако ж законы, защищавшие собственность дворян, остались прежними; казалось, ничто не изменилось в их экономическом положении. И тем не менее дворяне повсеместно беднели пропорционально утрате своей власти.

Можно подумать, что в созданных человеком институтах, равно как и в самом человеке помимо органов, выполняющих различные функции, поддерживающие общее существование организма, имеется еще и некая невидимая главная сила, являющаяся жизненным началом. И хотя органы и действуют вроде бы по-прежнему, весь организм чахнет и гибнет, если это живительное пламя угасает. Французские дворяне имели еще и такие субституции, которые носили название "полезных прав": право первородства, получение доходов от поземельных и вечных повинностей т. д. Вер к даже замечает, что в его время льготы во Франции встречались чаще и носили более обязательный характер, чем в Англии. Дворяне были освобождены от тяжкой обязанности нести бремя военных расходов, а между тем податные изъятия были сохранены за дворянством и даже намного расширены. Иными словами, избавившись от повинности, дворяне сохранили вознаграждение за нее. Помимо этого они пользовались многими другими денежными льготами, которые были неведомы их предкам. И тем не менее они постепенно беднели по мере того, как утрачивали навык и самый дух управления. Именно постепенное обеднение дворянства и явилось отчасти причиной чрезмерной раздробленности земельной собственности, о чем шла речь выше. Дворянин по кусочкам уступал свою землю крестьянам, оставляя за собой только ( стр.67) сеньоральные ренты, дававшие ему скорее видимость его прежнего положения, чем реальную силу. В иных французских провинциях как, например, в Лимузене, о котором говорил Тюрго, было множество обедневших мелких дворян, почти лишившихся земель и живших только на сеньоральные и поземельные ренты(4).