«Повесть временных лет» как исторический источник

Столь упорное сопротивление маленького племени, не обладавшего даже серьезными укреплениями [228], является нонсенсом, заставляющим предполагать, что перед нами результат адаптации этнонима в чуждой для него историко-географической ситуации, описываемой ПВЛ, в которую он попал вместе со включающим его текстом.

Таким текстом, содержащим не одно только имя «деревлян» в качестве объекта экспансии со стороны «руси», но и характеризующим их самих, может служить рассказ о гибели Игоря и первых трех отмщений Ольги в ст. 6453/945 г. (дубл.) с его продолжением под 6454/946 г., в котором назван главный город «деревлян» Коростень/Искоростень (в ст. 6485/997 г. центром «Дерев» назван город Овруч), а сами они оказываются более цивилизованными и менее коварными, нежели «русь». Однако главным аргументом против локализации противников русских князей в бассейне р. Уж является свидетельство византийского историка Льва Диакона, точно так же упоминающего о смерти Игоря, отца Святослава, в «деревах», однако от рук не славян-деревлян, а от «германцев», причем речь идет не о топониме «Дерева», а о реальных согнутых деревьях, к которым был привязан алчный князь и затем ими разорван [229].

Так исследователь снова сталкивается с проблемой деревлян/тервингов, т. е. готов, следы которых, насколько можно судить по советским публикациям, не выявлены в пределах Среднего Поднепровья, если не считать «древностей русов», положенных в основу известной работы Б. А. Рыбакова, в которой фигурируют «русские дружинники IV–V вв.» [230]. Наоборот, большое количество свидетельств о местонахождении «Росии» на берегах Керченского пролива («Боспора Киммерийского»), который упомянут и Львом Диаконом в качестве исходной точки морских набегов Игоря и Святослава [231], дает возможность идентифицировать деревлян/германцев с готами-тетракситами, обитавшими на лесной и гористой части Таврического полуострова, а также в Нижнем Подунавье. Другими словами, всё это, вместе с явной чужеродностью сюжета о «мести Ольги» славянской литературе вообще и, наоборот, близостью данных сюжетов германскому эпосу, делает вероятным предположение, что эти тексты, м.б., в результате отождествления «лесных людей» Припяти и Ужа («forsderen liudi» баварского географа) с «древанами» Северной Германии и Подунавья, были инкорпорированы в состав свода, предшествовавшего ПВЛ (напр., в гипотетическое «Сказание о первых князьях руских»), а в последующем отредактированы «краеведом-киевлянином», которому принадлежит заслуга в адаптации их к историко-географической реальности Среднего Поднепровья и в продолжении «деревлянской темы» за пределами рассказа о смерти Игоря и мести Ольги (судьба Олега и Ярополка).

В том, что древляне/деревляне, скорее всего, обитали не на Днепре, как это считается теперь общепризнанным, доказывает первое и самое раннее упоминание данного этнонима в недатированной части ПВЛ, заимствованное из хроники Амартола, где, в соответствии с только что изложенными наблюдениями, исследователь обнаруживает его в перечне «Афетовых» стран, перечисленных «посолонь» по северному берегу Черного моря: «Мидия, Олъвания, Армения малая и великая, Каподокия, Фефлагони, Галатия, Кольхысъ, Воспории, Меоти, Дереви, Сармати, Тавриани, Скуфия, Фраци, Македония» и т. д. [Ип., 3] «Дереви» — «тервинги» (от др.−герм. «tre» — ‘дерево’) показаны в перечне между местами, сарматами и таврами, на том самом месте, где находилась отсутствующая в списке крымская Готия [232]. Так получает объяснение непонятное до последнего времени молчание ПВЛ о южных готах-тетракситах, с которыми постоянно должна была сталкиваться «черноморская русь». Но и это не всё. В тексте ПВЛ находится еще одно косвенное подтверждение такой локализации готов/деревлян в Крыму: при назначении Святослава Владимировича княжить «в Дерева», Владимир I посылает его брата Мстислава в соседний Тмуторокан [Ип., 106], откуда тот возвращается уже при Ярославе.

Другими словами, для Среднего Поднепровья и этот этноним ПВЛ оказывается историографическим фантомом, занесенным в летопись чисто литературным путем — из текста в текст.

Подводя итоги рассмотрению этнонимов «поляне», «словене», «русь» и «деревляне» в контексте ПВЛ, можно утверждать, что все они попали в ПВЛ с содержащими их текстами из предшествующих историко-литературных произведений, бытовавших на протяжении двухсот с лишним лет — от начала X в., к какому времени можно отнести возникновение гипотетического «Сказания о грамоте словенской», до первой четверти XII в., и в ряде случаев могут служить надежными «реперами» для определения времени возникновения или переработки того или другого текста. Так можно утверждать, что этноним «поляне», первоначально обозначавший какое-то среднеевропейское славянское племя, связанное с образованием Древнепольского государства, которому оно передало свое имя, уже к концу XI в. стал восприниматься в качестве этнонима обитателей киевского региона на Днепре, что и было закреплено «краеведом-киевлянином» при окончательном сложении ПВЛ.

Нечто схожее произошло и с этнонимом «словене», первоначально обозначавшем в узком смысле словен моравских, а в более широком — всю совокупность западно-славянских племен, в том числе и вендов-ободритов, через которых в ПВЛ была введена фризско-вендская «русь». Судя по всему, история именно этого полиэтнического образования Среднего Поднепровья с центром в Киеве и стала предметом предшествующих ПВЛ сводов исторических материалов, которые условно можно назвать «Сказанием о первых князьях русских». При этом использование этнонимов убеждает, что уже к середине XI в., если не ранее, старые племенные названия воспринимались в Киеве на Днепре как анахронизмы, благодаря чему лексема «русь» из этнонима превратилась сначала в термин, обозначающий суперэтнос, а затем стала государственным и территориальным понятием, «покрывающим» в Среднем Поднепровье территории Киевского, Черниговского и Переяславльского княжеств как совокупность земель, контролируемых потомками Владимира и Ярослава [233].

6. Путь «из варяг в греки» и легенда об апостоле Андрее

Датированным статьям ПВЛ предшествует так называемое «введение», составленное, как показали в своих работах А. А. Шахматов [234], а затем В. М. Истрин [235] и Н. К. Никольский [236], на основе различных сочинений, в первую очередь болгарского перевода хроники Георгия Амартола и хронографа, сходного со списком Софийской Новгородской библиотеки. Кроме того, Шахматов находил здесь остатки гипотетического Начального Киевского свода, который по его стемме предшествовал ПВЛ, отрывки «Сказания о грамоте словенской» и пр. В этом стройном по замыслу изложении о расселении племен, из которых самыми молодыми оказываются «словене», находится текст, обрывающий фразу «полямъ (т. е. полянам. — А. Н.) же живъшим особе по горам сим» сообщением, что «бе путь из варягь въ грекы и из грькъ по Днепру», текст которого я привожу по Ипатьевскому списку ПВЛ [Ип., 6–7] с указанием разночтений в [] по списку Лаврентьевскому [Л., 7–9].