Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Каков же был удельный вес участия евреев на первом (в солженицынском понимании) этапе революционного движения, когда почти все оно было сосредоточено в узком (впрочем, и наиболее активном) слое общества — разночинной интеллигенции? Автор подводит неожиданный итог, сообщая статистические данные (со ссылкой на того же спасительного Ю. Гессена): «„среди 376 лиц, привлеченных за первое полугодие 1879 г. в качестве обвиняемых по государственным преступлениям, евреи составляли всего 4 %“, а из судимых перед Сенатом в течение 1880, „среди 1054 лиц… евреи составляли 6,5 %“. Похожие оценки можно найти и у других авторов» (стр. 236).

Однако, сделав этот ошеломляющий (после всего нагроможденного на 25 страницах) повествовательный зигзаг, Солженицын спешит вырулить на первоначальную стезю: «Но из десятилетия к десятилетию в революционном движении появляется евреев все больше, их роль — заметней и влиятельней. В первые годы советской власти, когда это чтилось в гордость, видный коммунист Лурье-Ларин сообщил нам: „В царских тюрьмах и ссылке евреи обычно составляли около четверти всех арестованных и сосланных“. — А марксистский историк М. Н. Покровский оценивал по данным различных съездов, что „евреи составляли от 1/4 до 1/3 организаторского слоя всех революционных партий“. (Современная Еврейская Энциклопедия выражает сомнение в этой оценке)» (стр. 237).

Сомнения, высказанные в энциклопедии, можно понять. Приведенные данные исходят от пристрастных большевистских авторов, писавших в 1920-х годах, когда в стране «диктатуры пролетариата» наблюдался рост антисемитских настроений, против которых и были направлены эти писания. Коль скоро участие в революционном движении тогда «чтилось в гордость», то эти авторы «с большевистской прямотой» могли ведь и преувеличить. В предшествующую эпоху столпы режима тоже преувеличивали революционную активность евреев, хотя и с противоположными целями, ибо тогда принадлежность к смутьянам чтилась в порочность. В. К. Плеве, принимая еврейскую депутацию после Кишиневского погрома, предъявил ей счет, заявив, что вся российская смута идет от евреев, так как они составляют 40 процентов всех революционеров в России, а в губерниях черты оседлости — 90 процентов.

Плеве откровенно врал, ибо даже официально опубликованная статистика того времени давала другие цифры, хорошо согласующиеся с данными Ларина и Покровского, которые, видимо, из нее и исходили. [129] Но и эти данные были липовыми, ибо статистика не учитывала основной массы участников революционных выступлений. В отличие от 1860-70-х годов, когда активных революционеров можно было пересчитать поголовно, к началу двадцатого века революционное движение распространилось на самые широкие слои населения. Так, в 1902 году в Полтавской и Харьковской губерниях крестьянское движение «охватило 165 сел и деревень. Крестьяне громили помещичьи экономии, захватывали хлеб, корм для скота, семена, были случаи непосредственного захвата помещичьих земель. В подавлении крестьянских выступлений участвовали более 10-ти тысяч солдат и офицеров. Суду было предано 1092 крестьянина, 836 из них понести наказания». [130]

Тысячи крестьян — преданных и не преданных суду — подверглись телесным наказаниям и другим карательным мерам, похожим на пытки: в частности, целыми деревнями их заставляли по много часов выстаивать на коленях в снегу. [131] А ведь то было только начало массовых крестьянских выступлений — задолго до «иллюминаций» 1905 года, когда, по данным Игнатьева и Голикова, крестьянское движение охватило 37 процентов уездов Европейской России, причем «в некоторых уездах, как, например, в Балашовском уезде Саратовской губернии, были уничтожены буквально все помещичьи усадьбы», и когда «возникали своеобразные „крестьянские республики“, причем одна из них продержалась девять месяцев, имела своего президента, прекратила платить налоги, отказывалась нести воинскую повинность». [132] Именно крестьянские бунты больше всего пугали власть, именно решительным подавлением крестьян отличился Саратовский губернатор П. А. Столыпин, столь превозносимый Солженицыным. Да и столыпинская земельная реформа была реакцией на крестьянские выступления: она была направлена на то, чтобы раскассировать общину, превратить крестьян в собственников земли и тем самым подорвать их революционность. Именно крестьянство было основной «зажигательной смесью» революции и оставалось ею до самого 1917 года!

Однако статистика государственных преступлений крестьян не учитывала. Не учитывала она и рабочих, матросов, солдат. Их можно было расстреливать на улицах Петербурга, Златоуста и других городов, можно было высылать против них карательные экспедиции, но то ли по инерции, то ли в целях пропаганды, революционерами их не считали.

Таким образом, основная масса участников революционных выступлений оставалась вне статистики, которой оперировали предшественники Солженицына и теперь оперирует он сам. Приводимые им цифры касаются «государственных преступников» из образованного слоя общества. Среди них евреи действительно составляли значительный процент, но он примерно соответствовал их доле в образованном слое общества в целом. Если в дореволюционной России из 150-ти миллионов населения евреев было около четырех процентов, то в образованном слое их было- 25–30 процентов или даже больше. Отсюда так называемое «засилье» евреев в широком спектре интеллектуальных и полуинтеллектуальных профессий, с чем никак не хотели мириться власти и «патриотические» организации. Держа основную массу русского населения в темноте и невежестве, они никак не могли взять в толк, почему это евреи «наводняют» русскую медицину, адвокатуру, прессу, финансовые и некоторые иные учреждения, и старались их оттуда выжить — без всякой связи с их реальной или мнимой революционностью.

Так, Витте в своих «Воспоминаниях» указывает на то, что некоторые инженерные кадры Юго-Западных железных дорог (он по десять-двадцать лет знал этих людей) «в последние годы [при Столыпине] потерпели погром, потому что среди них довольно много было поляков, а также некоторые из них были евреи… Несомненно, что все эти поляки и евреи, которые теперь должны были оставить службу вследствие нового черносотенного направления, все они с государственной точки зрения были нисколько не менее благонадежны, нежели русские. Таким образом, увольнение их есть ни что иное, как дань безумному политическому направлению». [133]

Если революционные или оппозиционные настроения охватывали часть образованных евреев более или менее пропорционально тому, как они охватывали образованные слои русского общества, то то же самое можно сказать и о контрреволюционных настроениях. В частности, немало евреев имелось среди провокаторов, агентов охранки, внедренных в революционные партии. Всем известны имена Евно Азефа и Дмитрия Богрова, но в числе агентов охранки было и множество фигур меньшего калибра. Говоря о «зубатовщине», Витте упоминает о всеобщей забастовке в черноморских портах, «устроенной по приказу из Петербурга [переусердствовавшими] правительственными агентами». Он пишет, что «Плеве вынужден был своих же агентов (в том числе главного — еврейку из Минска) арестовать и выслать с юга» [134] (курсив мой — С.Р.) Другим агентом Плеве была «какая-то еврейка одного из городов Германии». Она под диктовку писала ложные доносы на самых высокопоставленных чиновников (включая Витте), а Плеве докладывал о них царю, чтобы подтачивать доверие самодержца к своим истинным или мнимым соперникам. [135] Тем не менее, даже Витте находился в плену таких же предубеждений в отношении революционности евреев, как и Плеве: при встрече с Т. Герцлем он поставил ему в упрек, что «составляя менее 5 % населения России, 6 миллионов из 136, евреи рекрутируют из себя 50 % революционеров» (стр. 237). Цитату Солженицын выписал из статьи еврейского историка Гершона Света, но оборвал ее на середине. В цитируемой статье дальше сказано: «Однако в конце беседы Витте признал, что евреям в России тяжко живется и что если бы „он сам был евреем, то сам был бы против правительства“…». [136]