Власть и наука

"Заслужили всеобщее признание работы товарища Т.Д.Лысенко по вопросам биологии..." (135).

Когда начались выступления в прениях, спектакль продолжился. Роль "представителя масс", обеспокоенного судьбой лучшего ученого страны, разыграл секретарь ЦК Компартии Азербайджана И.Д.Мустафаев10. Его "благородный" гнев живо поддержал Хрущев, и между ними состоялся такой диалог:

"Мустафаев. Особенно плохо обстоит дело в области биологической науки, как об этом было указано в газете "Правда" от 14 декабря, где говорится о непонятном поведении "Ботанического журнала" и некоторых наших ученых. Вместо того, чтобы по-деловому, по-научному друг друга критиковать и указывать на недостатки, дело переходит на оскорбительный тон, на унижение.

Хрущев. Надо кадры посмотреть. Видимо, в редакцию подобраны люди, которые против мичуринской науки. Пока они там будут, ничего не изменится. Их надо заменить, поставив других, настоящих мичуринцев. В этом коренное решение вопроса.

Мустафаев. Никита Сергеевич, не только в этом журнале такой тон. Иногда ученые-коммунисты не думают о том, как надо вести себя. Недавно до меня дошли слухи, что наша делегация в Китае, среди которых были ученые-биологи, заявила, что теперь с товарищем Лысенко не только в теории покончено, но и на деле.

Хрущев. Это Цицин сказал.

Мустафаев. Это нехорошо. Если у них плохие личные взаимоотношения, то это не дает никому права охаивать достижения нашей науки.

Хрущев. Надо было на партийном собрании спросить, почему он так сказал, потребовать ответа как от члена партии.

Г о л о с а . Правильно" (136).

Затем слово предоставили Лысенко. Теперь в бой мог вступить и бедолага-пострадавший:

"Лысенко...

... Известно, что во всем мире в научных журналах, а нередко и в газетах идет так называемая "дискуссия" вокруг мичуринской биологии, которую реакционеры капиталистических стран называют "лысенкоизмом"... реакционеры в науке и журналисты буржуазного мира, в особенности США, Англии и других капиталистических стран, каких только грехов мне не приписывают. Все мои научные работы в биологии и агрономической практике объявляют жульничеством и обманом11 .

В американском журнале "Наследственность", том 49, ╧1 за 1958 год явный недруг СССР биолог Добжанский утверждает, что "позорное положение, в которое Лысенко поставил материалистическую науку, не скоро будет забыто"...

Этому автору хотелось бы, чтобы биологические журналы в СССР выступали против диалектического материализма, против марксизма-ленинизма (137).

... президент Академии наук академик А.Н.Несмеянов и академик-секретарь биологического отделения Академии наук СССР В.А.Энгельгардт, как мне кажется, не считают наукой те наши теоретические и биологические положения, из которых вытекают различные агротехнические и зоотехнические практические действия. Еще до сих пор в биологии считается более научным то положение, из которого никаких практических выводов сделать невозможно ( с м е х, оживление в зале)" (138).

Снова Лысенко показал отличное знание психологии слушателей. Ошибись он адресом, и вместо смеха мог быть освистан. Но он отлично знал, как лучше всего развеселить ЭТУ публику, вызвать у НЕЁ прилив эмоций. Действительно, вот на кого ОНИ вынуждены тратить народные деньги, вот каковы на поверку эти, с позволения сказать, ученые. И статисты в зале хохотали и оживлялись: такой язык был им понятен и по душе. Члены пленума -- секретари ЦК, обкомов, крайкомов, министры, которые знали истинное положение дел и которые через несколько лет ставили в вину на таком же пленуме Хрущеву то, что он поддерживал Лысенко, смеялись, когда более уместной была бы другая реакция. А Лысенко продолжал гнуть свою линию:

"Желательно было бы хотя бы в какой-то мере подвергнуть работу биологических учреждений критерию практики" (139).

Наверняка, Лысенко, произносившему эту тираду, грезилось второе аутодафе и, может быть, почище 1948 года. Поэтому он шел дальше: высказался крайне неодобрительно в адрес В.А.Энгельгардта с его надеждами лет за 50 расшифровать код генов, а потом опять обнародовал старую свою боль:

"Химию и физику живого тела, конечно, крайне важно изучать, но нельзя химией и физикой подменять биологию" (140).

"Приведу еще один пример. Нашей наукой вскрыт биологический закон почвенного питания растений. Это очень важно для разработки различных агротехнических способов удобрения полей. Противники же не только отрицают этот закон и предложенный способ удобрений, но и высмеивают, ничего не предлагая взамен" (141).

Лысенко говорил очень долго, ему уже несколько раз дружно аплодировали, вместе с ним все посмеялись над "промахами" науки -- и мировой, и отечественной. Пора было кончать, тем более что ничего завлекательного в активе "колхозного академика" не оказалось, и вытащить из-за пазухи волшебную синюю птицу, пленить воображение чем-либо подобным яровизации он уже не мог: старик выдыхался. Но что-то предложить надо было, без многообещающего НЕЧТО уходить с трибуны было бы позорно. И он выдал:

"Коротко теперь о том, что, мне кажется, члены ЦК КПСС ожидают от моего выступления и к чему, признаюсь, меня больше всего тянет...

Исходя из самых глубоко и наиболее спорных биологических теоретических положений, нам удалось на ферме... в Горках Ленинских... получить коров, которые все до одной -- жирномолочные. В среднем процент жира в молоке в полученном стаде не ниже пяти" (142).

Теперь, сказал Лысенко, стоит задача это стадо быстро размножить, и тогда страна будет и с молоком, и с маслом, и с прекрасным мясом. Заключительную фразу он сформулировал коряво, но произнес ее с вдохновением:

"Вообще, товарищи, нет конца, сколько в наших колхозных и совхозных условиях можно решать практических агротехнических и зоотехнических вопросов, познавая все глубже и глубже законы жизни и развития растений, животных, микроорганизмов. Для нас, биологов, это радость и счастье творческого труда. Сердечное спасибо советскому народу, Коммунистической партии и правительству Советского Союза и лично Никите Сергеевичу Хрущеву за большую заботу и внимание к науке и работникам науки" (143).

И снова достойная публика наградила аплодисментами достойного её героя.

Спектакль можно было заканчивать. Главные роли были сыграны, злодеи посрамлены. Еще несколько статистов исполнили свои проходные роли. Превосходно выступил "человек от сохи", "из народу" -- председатель колхоза имени Ленина Чувашской АССР С.К.Коротков. С его слов, колхоз был передовой -- всё у них росло, цвело и доилось лучше, чем у других. Иначе и быть не могло:

"Мы развиваем сельскохозяйственное производство на основе мичуринской науки" (144).

А тревожила председателя одна беда -- плохое поведение ученых, не дающих нормально трудиться товарищу Лысенко:

"Товарищи, я не видел других таких ученых, с которыми мне приходилось встречаться на протяжении 30 лет, которые бы так помогали производству, как Трофим Денисович Лысенко. И вот некоторые недобросовестные люди начинают оплевывать нашу мичуринскую науку. Я прошу защитить дело наших ученых-мичуринцев" (145).

Да, теперь деваться было некуда. Надо было срочно принимать меры. Пора было защищать "нашего" Трофима Денисовича12.

Заключительный аккорд, прозвучавший на пленуме, также был интересным. Председательствовавший на заседании Аристов, встав, обратился к присутствующим:

"Аристов. Предлагается избрать редакционную комиссию для выработки резолюции по докладу Н.С.Хрущева в следующем составе: ... [зачитывает -- В.С.]. Вот состав редакционной комиссии. Какие будут замечания?

Г о л о с а . Принять" (147).

По традиционным нормам голосования менять что-то в принятом документе не годится. Но вдруг из Президиума раздался одинокий голос, назвавший еще одну забытую фамилию. Голос принадлежал столь влиятельной в партии персоне, что А.Б.Аристову -- секретарю ЦК пришлось, забыв всякие нормы и традиции, внести в уже принятый список еще одно добавление: