Тяжело ковалась Победа

В кабинет устало вошел шофер и плюхнулся в кресло.

Петр Кириллович преобразился, приняв строгое выражение, черкнул что-то в календаре, метнул ручку в гнездо письменного прибора, скомандовал:

– Едем!

Наталья Николаевна раскланялась.

Петр Кириллович поправил галстук, надел пиджак, плащ и уже у дверей спохватился:

– Фу-ты черт! Совсем забыл! Анна же просила ткань…

Пока он разговаривал по телефону со своим человеком, справлялся о здоровье семьи, дачных делах, об успехах дочери в институте, смеялся насчет старика-проректора, я все никак не мог вспомнить название материала, который Анюта просила достать для жены директора зверосовхоза: не то лунник, не то марсин…

– Поехали, – хлопнул он меня по плечу. – Сейчас заскочим в один магазин – и домой. Как там говорят? Соловья баснями не кормят. Полдня тебя продержал. Ты уж извини: сам видел, как приходится.

Сели в машину. Смотрю, Анюта моя вся покупками обложилась, глаза горят. А уж как из магазина «Ткани» с Петром Кирилловичем вышла, так раскраснелась, ровно в бане напарилась. В руках – большой сверток, а сама земли не видит.

Возле гастронома Петр Кириллович остановил машину и не торопясь стал вылезать, словно нехотя. «Зайдем?» – спросил многозначительно. Анюта мне сумочку свою сует и глазами на него показывает: «Давай…»

Я знал, что деньги у нас есть, потому что в Ленинграде не тратились: родственники об этом и слышать не хотели. Ничего не покупали, на Москву надеялись, поэтому схватил сумочку – и за ним. В магазине Петр Кириллович сообщает мне по-дружески: «Извини, у меня с собой денег нет, так что сам рассчитывай». А у меня расчет простой – пока в кошельке есть. Набрали всего по его вкусу и еще ходим по отделам – может, что понравится. Глаза у меня разбежались от такого изобилия и красоты. Сетка уже полная, свертки положили Петру Кирилловичу в портфель. Возле винного отдела я уже ничего не соображал от блеска и зеркальной красоты витрин.

Взяли коньяку разного, вина, чтобы в выходные не бегать, и поехали. Сумочку я вернул жене и, довольный покупками, любовался улицами. Столица! Анюта рукой в сумочке пошевелила, зыркнула на остатки своих сбережений и сжала губы.

А мне что? Такая встреча без хорошей выпивки – все равно что обед без соли.

Жена у Петра Кирилловича, Ольга Сергеевна, – с тонкими чертами лица, интеллигентная женщина. Вежливая, улыбкой не обойдет, ласковое слово не забудет, не то что моя Анюта: чуть что не так, сразу ляпнет… Фартучек повязала, баночки, свертки наши распаковала, на тарелочки разложила, картошку с селедкой поставила в центре стола – и все готово. Теща Петра Кирилловича тоже при деле: вилочки, ложечки, салфеточки, фужеры, рюмки, бокалы, подставки разные – это по ее части. Одним словом, через какой-то час стол засверкал хрусталем, фарфором. Расселись мы, довольные и радостные, предвкушая обед.

Тут же появился и сын Петра Кирилловича, названный в честь деда Кириллом. Студент, высокий, как баскетболист, – не то что мы, коротышки-заморыши.

Разливал Петр Кириллович. Первую, как положено, за встречу, вторую – за наше здоровье, третью я поднял за здоровье хозяев… Закусили, и начались разговоры.

Я разомлел, с улыбкой смотрел на Петра Кирилловича, на его интеллигентную жену, на спортивного сына Кирилла, который явно куда-то торопился, на дородную тещу во главе стола. Потом взглянул на Анюту. На ее обветренном, усталом лице проступало явное недовольство.

Не понимаю я такой неблагодарности. Кто мы Петру Кирилловичу? А вот встретил как родных! Личного шофера на полдня дал, чтобы по магазинам… Товар не с прилавка, как обычному покупателю, а она дуется. Не угодили ей, видишь ли…

Правда, жена Петра Кирилловича разговором и смехом все сгладила. Ей не впервой деревенских встречать, с их причудами.

А случилось вот что. Петр Кириллович мимоходом наших деревенских женщин бабами назвал, да еще посмеялся. Отдыхал он как-то в «Белокурихе» (местном санатории) вместе со своими московскими друзьями и попросил у нашего председателя колхоза сушеных грибков килограмм пяток. Привезли их ему через пару недель. А когда они их рассмотрели, оказалось, что там не одни белые – всякие есть. Этот случай Петр Кириллович и поведал за столом. Что, мол, не стал ничего председателю на прощание говорить, чтобы бабам потом не досталось, а то отчихвостит их да еще, чего доброго, и оплаты лишит. Съедим, ладно, и такие. Вот мою Анюту и задело это словцо – «бабы».

Петр Кириллович больше не возвращался к этому разговору, но Анюта весь вечер косилась на него, ноздри раздувала…

– Петр Кир-риллович, – с непривычки я споткнулся на отчестве, – здорово ты сегодня… Старичок-то вначале петушился, выставив свой кадычок. Но ты так его прижал… И дама эта… Вошла королевой, а потом залебезила…

– А, эти… – важно откликнулся хозяин, словно не сразу понял, о ком идет речь. – Сегодняшние-то? Люди с положением! Их в угол просто так не загонишь. Когда я в тресте начинал, они со мной и разговаривать не хотели. Смотрели как на пешку. Как-то вызывает меня управляющий, еще тот, старый: «Обеспечь их объекты материалами, чтобы простоев не было». А я ему свои бумажки на стол: «Все в обрез. Прикажите, с какого объекта снять». Он и засопел. Объекты трогать нельзя: на одном начальник главка оперативки проводит, на другом – инструктор строительного отдела горкома партии, третий курирует заместитель председателя горисполкома, остальные вводные – тоже ни-ни. И уже другим тоном: «Помоги товарищам». Я, – Петр Кириллович поднял густые брови и наклонился ко мне, – говорю: «Постараюсь, только они должны кое-что понимать». Управляющий-то не хуже меня знал, что главк обеспечивает нас фондами только на семьдесят процентов, а все остальное надо брать с заказчиков. Они покрутились, повертелись… Механизм у них какой: не освоят выделенные деньги в этом году – на следующий еще меньше дадут. Средства надо осваивать. Любой директор ищет себе такого помощника, который умеет вертеться.

– Понял, почему они так перед тобой, – сказал я. – А откуда же ты материалы берешь, если тебе не дают?

– Хе-хе-хе, – Петр Кириллович снова наклонился ко мне. – Этот старичок, как ты говоришь, – это проректор института. Он даст мне бумагу на пятьсот тонн проката, а на его объект, чтобы закрыть год, надо двести. Остальные – мои. И еще принесет письмо от своего замминистра о выделении фонда. А я через приятеля в Госснабе получу, – делился своими секретами захмелевший хозяин.

– Да-а-а, – покачал я головой. – Для меня это темный лес.

– Вот то-то и оно! – подхватил Петр Кириллович. – Это не каждому дано! Красавица эта принесла мне письмо на тысячу тонн цемента, а на годовой план для ее «Сибири» нужно всего шестьсот. Остальные я пущу на строительство торгового центра. Комбинирую! Семьдесят-то процентов нам в начале года выделяют! А потом я на пусковые да на контролируемые горкомом объекты еще выбью. Сам я прокат да цемент не выпускаю, а тут, – он похлопал себя по карману, – запасец есть.

– И куда же ты его деваешь?

– Наивная ты душа, – Петр Кириллович обнял меня и шепотом добавил: – Никто не знает, сколько чего у меня.

– А управляющий?

– Он знает: семьдесят, и все! – разрубил воздух ладонью Петр Кириллович. – Потом я ему чуть-чуть приоткрою, что выбил немного цемента, металла, чтобы он в курсе был, если разговор зайдет в главке. Больше ему и не нужно знать.

Выходило, сам управляющий зависел от него.

– Не один год постигал я эту механику. Где я взял цемент, шифер, металл и стекло, что отправлял вам в колхоз и в зверосовхоз? Так-то, друг ты мой, деревенька. Думаешь, я своих приятелей везу в санаторий даром, ради их лучистых глаз? Не-е-ет! Ха-ха-ха, – смеялся захмелевший Петр Кириллович. – Связи! Без связей я ноль. Ну, и делюсь. Вот подбросил ваш колхоз кое-что: окорок, мед, облепиховое масло… Половину – тем, половину – этим. Себе – так, пустячок. Рот закрой, чудо деревенское. Если бы у меня не было связей, я бы ничего не мог сделать. Своим друзьям я не даю о себе забывать.