Тяжело ковалась Победа

Месяц плыл по ясному небу, предвещая наступление скорых сибирских холодов. Мы шли домой не то чтобы сытые, но счастливые.

В начале сорок пятого Петька с матерью уехали к себе – не в Москву, а под Москву. На прощание он признался мне, что от их поселка до Москвы километров пятьдесят. С тех пор я с ним не виделся. До армии, правда, переписывались, а потом все как-то заглохло. Окончил он, говорят, торговый техникум, начинал счетоводом в Райпотребсоюзе, потом перевелся на строительство, и там повезло: все выше и выше, и уже до заместителя управляющего трестом поднялся, и все – по снабжению…

Один его брат погиб на фронте, другой вернулся и стал лесничим.

А мы в том селе так и застряли. Мама не хотела бабушкину могилу бросать. «Нелюди только так делают, – вздыхала она. – Вот денег накопим – тогда ее заберем и уедем». Как я теперь понимаю, она там, под рябиной вместе с бабушкой и братьев моих похоронила, и отца… Поэтому и трогаться не хотела с этих мест.

Так мы и прижились навсегда в этом сибирском селе. Я отслужил, женился на младшей дочери дяди Васи – той самой Нюрке, что из курятника яйца Петьке таскала. Дом построили. Родился первенец, потом еще двое. Все парни…

Маму я похоронил рядом с бабушкой – можно было бы и в Ленинград перебираться… А кто нас там ждет? Здесь – эти две могилки под черемухой. После Пасхи приходим всей семьей на кладбище. Анюта цветы сажает, сыновья помогают… Я маму вспоминаю: молодая, не седая еще, тут, под черемухой с платком в руке всегда сидит в моем воображении, словно живая, и говорит, бывало: «Господи, пошли им всем Царствие Небесное».

Как я заснул, не помню. Кажись, только глаза закрыл, а Анюта уже будит – за ногу дергает: «Вставай, слышишь?» Вскочил я, оделся, умылся – и стою, локтями за верхние полки держусь, а вагон на стрелках туда-сюда, туда-сюда – словно телегу в глубоких колеях из стороны в сторону бросает.

В Москве на перроне толчея. Я первым долгом Петьке звонить направился. Слышу голос в трубке – совсем незнакомый, но радостный. Стоим мы с Анютой у перехода к Казанскому вокзалу – ждем, как договорились, сами смотрим по сторонам, чтобы «Волгу» не прозевать. Вдруг вижу: прямо на нас – высокий мужчина в коричневом плаще, без головного убора. Вроде Петька… Я и растерялся: он или нет? Два подбородка, черные с проседью волосы зачесаны назад, яркий галстук, как у американского артиста, – одним словом, житель столицы. И не простой…

Он Анюте руку поцеловал, а меня в охапку сгреб и от земли оторвал. Силища! Ростом-то я его так и не догнал – на голову ниже остался. Подвел он нас к «Волге», распахнул заднюю дверцу: «Прошу!» Шофер все наши вещи в багажник пристроил – и руки на баранку, ждет команды. Петр Кириллович сел с ним рядом, что-то шепнул и к нам повернулся.

– Ты прямо как министр, – расцвела Анюта, довольная встречей.

– Собрались наконец-то, – улыбался Петр Кириллович. – Да, сорок лет…

– Куда ты нас? – забеспокоилась Анюта.

– В лес, в дремучий лес, – хохочет.

– Знаешь, у меня столько заказов для деревенских! Успею ли я? Мне ведь пол-отпуска только дали: время-то летнее. А мы уже в Ленинграде погостили – неделю извели.

– Успеешь, – успокоил ее Петр Кириллович. – Ну, как вы там? – обращался он к нам и смотрел то на меня, то на Анюту, но по имени не называл, а все «вы» да «вы».

И Анюта защебетала: кто кем стал, кто на ком женился, у кого сколько детей. А я так и просидел молчком – не знал, как его теперь величать: Петей, Петром, Петром Кирилловичем?

Вот и его трест. Шофера он отправил с Анютой по магазинам. Все ему растолковал: к кому в каком магазине обратиться, чтобы товар предлагали гостье – не зáваль, а из подсобок припас.

Кабинет у него – так кабинет! Одних столов три: двухтумбовый полированный, за которым он сам расположился, второй – поменьше, на низеньких ножках – для посетителей, и третий – самый большой, где он подчиненных, надо думать, распекал. Я так понял. Телефонов с десяток всех цветов. И не запутается, какой жужжит… А кресло его и крутилось, и качалось, и каталось…

На низеньком столике появилось несколько альбомов с фотографиями институтов, театров, гостиниц, их трестом построенных, чтобы я смотрел.

Он снял пиджак, расслабил галстук и сел работать, включив «светофор» у дверей кабинета. В приемной уже дожидались.

Я смотрел фотографии и прислушивался, как он по телефону басит, как с посетителями обращается. В конце концов его разговоры так меня увлекли, что я забыл про альбомы и уже не спускал глаз с хозяина. Он помнил всех и все, так начальственно держался, что даже я и то развалился в кресле, вроде как причисленный к важной персоне. А он успевал и в телефон отвечать, и с присутствующими беседовать, крутясь и поворачиваясь в кресле, и бумаги подписывать, метко бросая ручку в гнездо письменного прибора.

– Петр Кириллович, – с мольбой в голосе заговорил профессорского вида представитель института, – если вы дадите строительному управлению сорок тонн проката, то оно в этом квартале, как мне обещал главный инженер, выполнит план по лабораторному корпусу, – профессор поглядывал на меня, явно рассчитывая на мою поддержку. – Я гарантирую, что в следующем квартале мы получим от министерства двести тонн и вернем с лихвой, – старичок прижал руку к груди.

– В следующем квартале и план будем выполнять, – качался хозяин в кресле, как на волнах. – Верно я говорю? – играючи спросил он у меня.

– Правильно, Петр Кириллович, – поддакнул я, польщенный тем, что он обращается ко мне за советом. И тут же потупился – не выдержал укоризненного взгляда институтского ходока.

– Петр Кириллович, – опять начал проситель, – за невыполнение плана директор получит выговор, а меня снимут. У нас с вами всегда были хорошие отношения. Мы же никогда не отказываем вам, – он пошел в лобовую, – в приеме ваших подопечных. Так уважьте и нашу просьбу.

– Добро, – сложив руки на груди и отвалившись на спинку кресла, важно изрек Петр Кириллович. – Жду письма от вашего замминистра в Госснаб. Будет вам план, – и нажал на желтую кнопку «светофора», чтобы приготовился следующий посетитель.

– Завтра же привезу, Петр Кириллович, завтра же, – пятился, кланяясь, старичок и осуждающе смотрел на меня.

– Ну, как я с ним? – спросил хозяин, когда закрылась дверь.

– Правильно, – откликнулся я. – Подопечных они принимают… Да наш Колька Матрены-пасечницы или Санька председательский – таких в Москве поискать! Башковитые ребята. Если их не принимать, тогда ни один колхозник диплома не получит. У городских тут курсы-раскурсы, репетиторы… А у наших что?

После ученого старичка внесла свою пышную грудь молодая дама. Она уселась, искоса глянула на меня: это еще кто?

– Та-а-ак, – протянул Петр Кириллович, покачиваясь в кресле. Сотрудник треста с бумагами покинул кабинет. Мы остались втроем. – Слушаю вас, Наталья Николаевна.

И эта красивая женщина, так гордо вступившая в кабинет, начала заискивать и льстить:

– Вы всегда в прекрасной форме, милый Петр Кириллович!.. Опять приехала беспокоить. Нам для главного корпуса гостиницы «Сибирь» требуется тысяча кубометров железобетонных ригелей.

– Только для вас, – Петр Кириллович довольно осклабился. – Наталья Николаевна, только для вас.

Решив, что я свой, она выложила главный козырь:

– Шубу для вашей супруги мы достали через Внешторг. Нужно, чтобы она примерила.

– Вы читаете мысли, – шутя погрозил Петр Кириллович. – У нее скоро день рождения, – и добавил, кивнув в мою сторону:

– Вот, кстати, сибиряки опять приехали.

– Пожалуйста, – одарила меня улыбкой гостья. – Скажите, в какую гостиницу хотите?

Я замялся. Откуда мне было знать, где остановимся?

– Он только с дороги, еще не огляделся, – покровительственным тоном произнес Петр Кириллович. – Решим.

– Петр Кириллович, – извиняющимся тоном заговорила Наталья Николаевна, – я на несколько дней уеду, но администратор будет в курсе. Только пусть скажут, что от вас.