Булат и злато

Поляки чувствовали себя хозяевами положения в Москве, а Мстиславский «с товарищи» усердно помогали им. Одним из первых и жизненно важных вопросов, которые пришлось решать новому правительству страны, стал вопрос об уплате жалованья польским войскам. Нужно было из русской казны уплатить 3000 рублей, обещанные Яну Сапеге, — плату за его измену Лжедмитрию II. В обозе Жолкевского не нашлось денег, чтобы расплатиться с наемниками, которых польское командование привлекло для войны в России.

Русские бояре предоставили нужные средства Жолкевскому. Он смог заплатить жалованье немцам, англичанам, французам, и около 2500 человек наемников покинули пределы России. У Жолкевского оставалось около 6–7 тысяч человек, преимущественно поляков. Содержать их должна была тоже русская казна.

Первоначально предполагалось передать «в кормление» каждой роте по нескольку крупных подмосковный городов. Но «кормленщики» — сборщики и фуражиры — так беззастенчиво грабили население, что возникла опасность нового народного возмущения, и бояре срочно отозвали ротных фуражиров из провинции. Все содержание «немцов» — кормовые деньги и жалованье — отныне было возложено на казну. Поляк Маскевич с неодобрением писал о своих соотечественниках в связи с этими событиями: «…Наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силой отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали и имели полное к тому право. Для устранения подобных беспорядков, по нашему совету, они согласились платить нам деньги, по 30 злотых на коня, собирая их с городов сами, через своих чиновников».

Гетман Жолкевский в своих «Записках» вспоминал: «…Мы жили там в добром порядке и при всех удобствах; ни в чем не было недостатка, и за известную цену доставляли съестные припасы и все нужное». О том же писал другой «начальник немцов» Конрад Буссов: наемники «получали для себя, для слуг и для лошадей корм и муку, а кроме того, ежемесячное полное жалованье из московской казны, от чего казна еще больше истощилась и опустошилась, чем во времена Шуйского».

Как только Москва присягнула Владиславу, в города Московского государства были разосланы правительственные эмиссары для приведения к присяге всего русского населения. Вслед за Москвой присягнули Владимир, Ярославль, Нижний Новгород, Ростов, Устюг, Вологда, Белоозеро, Коломна, Серпухов, Тула.

Как положено, на денежных дворах государства должна была начаться чеканка монет с именем нового русского царя. Но Псков, верный присяге Лжедмитрию II, отказался присягать польскому королевичу.

В городе, не утихая, бушевала междоусобная война и денежный двор, не получая сырья, бездействовал. Недолгой оказалась чеканка монет Владислава и в Новгороде. В октябре 1610 года сюда прибыл боярин Иван Михайлович Салтыков и «привел» горожан к присяге Владиславу Жигимонтовичу (так стали называть на Руси польского королевича). На денежном дворе сделали два новых оборотных маточника с именем Владислава, а для лицевой стороны взяли старый маточник 1609 года с буквами НРД. Монеты с именем Владислава чеканились до января 1611 года. А в январе этого года новгородцы восстали, казнили Салтыкова страшной казнью — посадили его на кол, и «отложились» от Москвы. В городе установилось самоуправление. Новгородские монеты Владислава очень немногочисленны, что объяснимо коротким сроком их чеканки — практически она продолжалась около трех месяцев.

Единственным работавшим в стране оставался Московский денежный двор, он же — Денежный приказ. Важно отметить, что Денежный приказ дал указание и в Новгород, и в Москву чеканить полноценные монеты по трехрублевой стопе. Немногочисленные новгородские монеты и первые выпуски московских копеек Владислава имеют весовую норму в пределах 4 почек (0,68 грамма). «Доброта» русских копеек в первое время царствования Владислава свидетельствует о том, что денежный двор располагал запасами сырья и условиями для организации чеканки по всем нормам русского денежного дела. Хотя южные районы страны по-прежнему полыхали в огне гражданской войны, там хозяйничали войска Лжедмитрия II, Смоленск осаждали войска Сигизмунда III, Псков, а затем и Новгород «отложились» от Москвы, дорога на русский Север и Архангельск была свободна. Жолкевский писал: «Мы открыли большие дороги от Вологды, Ярославля и с других сторон; от Коломны вверх по реке Москве приплыли суда с хлебом и различными потребностями».

На Московском денежном дворе тоже вырезали новые оборотные маточники с именем Владислава Жигимонтовича. Для ускорения работы туда пригласили польских мастеров. Они внесли в русское денежное дело важное усовершенствование — использование пунсонов. По русской традиции резчики маточников резали изображение и надписи целиком. Изображения и надписи были позитивными, с маточников они оттискивались на чеканы, где получали зеркальное отражение, с тем, что бы при чеканке этими чеканами вновь получать позитивные изображения и надписи. По всей видимости, польские мастера не смогли овладеть техникой резания по металлу крошечного изображения всадника и совсем микроскопических букв, которые должны были бы уместиться в кружок диаметром в 15–17 миллиметров. Поэтому на Московском денежном дворе решили для чеканки монет использовать старый лицевой маточник времени Шуйского, пока русский мастер по старинке резал лицевой маточник, изображавший нового царя. Оборотные же маточники делали польские мастера (или мастер?). Вместо того чтобы резать по металлу всю надпись целиком, он использовал длинные стальные стержни, на торце которых резались отдельные буквы. Эти буквы выбивались или, вернее сказать, оттискивались на чеканах, образуя привычную легенду русских копеек: «Царь и великий князь Владислав Жигимонтович всея Руси». Роль маточника, следовательно, выполняли буквы-пунсоны. По мере изнашивания маточника его не заменяли полностью, а подправляли буквы, более всего пострадавшие от стирания в процессе чеканки.

Технология с использованием пунсонов имела свои преимущества: она ускоряла трудоемкий и длительный процесс резания маточников, — но в русском денежном деле она привилась только спустя почти сорок лет, хотя в отдельных случаях к ней прибегали.

Хотя первый год правления «седмочисленных бояр» и польского командования казался сравнительно благополучным, полной стабилизации экономической системы не произошло. Вся фискальная служба была практически разрушена во времена Шуйского, когда в стране сосуществовали две центральные власти, два государственных аппарата, и помимо них — бродячие отряды вольных казаков, наемников и польских захватчиков, добывавших средства к существованию грабежом и разбоем.

И тем не менее жизнь продолжалась. Какая-то часть пошлин, податей и налогов, собранных в городах и деревнях, достигала Москвы. Велась торговля по большим и малым городам, торжкам и ярмаркам, торговым селам. Передвигались по стране торговцы, крестьяне везли на продажу в города продукты сельского хозяйства, продавали свои изделия ремесленники. Два эпизода, рассказанных современниками, выразительно характеризуют те трудные условия, в которых существовали в те годы простые русские люди.

Жена торговца, видимо мелкого, рассказывала: ее муж приезжал в Новгород Великий с товаром, но попал туда в тот момент, когда город захватили шведы (об этом мы еще будем говорить). После «взятия новгородского» он остался в Новгороде. Жена отправилась к нему. Чтобы добраться в безопасности, она присоединилась возле Твери к торговым людям «беляны (то есть жителям Белева. — А. М.), осташковцы… и иныя многие торговые люди». Эти торговцы собирались группами и так передвигались от города к городу со своими товарами. По словам той же верной жены, торговые люди, несмотря на опасность и трудности, ездили с товарами из Новгорода «беспрестанно в Осташков и в Торжок, и во Тверь, и во Ржеву, и в Старицу, и в Погорелое, и в Ярославль, и и с тех городов в Великий Новгород всякие торговые люди с товары ездят же». Но езда эта была сопряжена со многими опасностями. Ту группу торговых людей, с которыми рассказчица объединилась возле Твери, «на дороге мешь Тверью и Торжку ограбили всех».