Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 19

Во всяком случае, последовавшее в январе 1565 г. учреждение опричнины было использовано внутренней оппозицией и внешними противниками для обесславливания Иоанна, принижения его исторической роли, непризнания за Грозным важных дел, совершённых в его царствование (приписывании вслед за Курбским славы мудрым советникам — Сильвестру и Адашеву). Слухи о лютых казнях, о жестокостях и свирепом нраве Иоанна распространялись далеко в соседних государствах и, к несчастью, были верными. В то же время измышлялось много недостоверного о жизни и порядках в Московской державе при Иоанне Грозном, и это также способствовало формированию в Европе атмосферы морально-политического отчуждения в отношении Московского государства, ставя пределы дипломатическим усилиям царя.

Как явствует из литературной полемики с Курбским, обвинявшем царя в деспотизме и беспримерной жестокости по отношению к собственным подданным, Грозный никогда не отрицал своей жестокости, но всегда пытался её объяснить. Так же поступал и ряд исследователей его царствования — С.М. Соловьёв, С.Ф. Платонов, Р.Ю. Виппер и др., отделявшие историческое объяснение действий Иоанна, который понимал интересы государства гораздо лучше и дальновиднее всех современных ему бояр, от нравственных оценок по канонам нового времени. СМ. Соловьёв, автор монументального труда «История России с древнейших времён», в своём анализе опричнины выделил необходимость ответа на важные вопросы в государственной жизни, связанные с давней борьбой древних и новых начал. Признавая, что нравы времени Грозного были суровые, а борьба между старым и новым не содействовала их смягчению, русский историк в то же время вынес и нравственный вердикт. Согласно его оценке, Иоанн не может быть оправдан, так как не осознал одного из самых высоких прав своих — права быть верховным наставником, воспитателем своего народа, не осознал нравственных, духовных средств для установления правды. В идеале всё это верно, однако идеалы либеральных историков второй половины XIX века [25] плохо вписываются в конкретную историческую обстановку средневековья, не только на Руси, но и в государствах более старших по возрасту европейских народов [26]. Свидетельства о крайней жестокости наказаний в средневековой Европе приводит современный немецкий автор Вольфганг Шильд в своей книге «Пытки, позорные столбы, костры» ^{65}. Он отмечает, что жестокость казней в средневековую эпоху была обычным делом и не вызывала волнения среди тогдашних жителей, потому что они были проникнуты глубоким осознанием своей греховности и по этой причине были открыты для мучений. Кроме того, господствовало убеждение в отношении очищающей силы физической боли. Считалось, что страдания, связанные с бесчеловечными пытками и казнями преступников, смягчат оскорблённого Бога, освободят их души из грешного тела и обеспечат вечную жизнь.

Возвращаясь к нравственному вердикту С.М. Соловьёва, вспомним, что крестоносцы при обращении прибалтийских язычников в христианство вначале использовали проповедь, но, когда встретили яростное сопротивление туземцев, исполнили свою миссию кровью и мечом. Вспомним утро стрелецкой казни, когда Пётр и его сподвижники собственноручно отрубали головы мятежникам. Можно вспомнить и современника С.М. Соловьёва немецкого канцлера Отто фон Бисмарка, который объединил Германию не «духовными средствами», «не правдой», а «железом и кровью», поскольку в то время иначе не получалось. Однако по всем этим случаям историки не спорили и не спорят о нравственном измерении совершённых акций.

Но дадим слово самому Грозному. В послании Курбскому от 5 июля 1564 г. он писал: «Как же ты не смог понять, что властитель не должен ни зверствовать, ни бессловесно смиряться…. Пойми разницу между отшельничеством, монашеством, священничеством и царской властью. Прилично ли царю, например, если его бьют по щеке, подставлять другую? Это ли совершеннейшая заповедь; как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие? А священнику подобает это делать — пойми же поэтому разницу между царской и священнической властью! Даже у отрёкшихся от мира существуют многие тяжёлые наказания, хоть и не смертная казнь. Насколько же суровее должна наказывать злодеев царская власть! …Даже во времена благочестивевших царей можно встретить много случаев жесточайших наказаний. Неужели же ты, по своему безумному разуму, полагаешь, что царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств? Неужели не следует казнить разбойников и воров? …Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней….Ты сам своими бесчестными очами видел, какое разорение было на Руси, когда в каждом городе были свои начальники и правители, и потому можешь понять, что это такое….Немало и иных было царей, которые спасли свои царства от беспорядка и отражали злодейские замыслы и преступления подданных. И всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым являть милосердие и кротость, злым — жестокость и расправы. Если же этого нет, то он — не царь, ибо царь заставляет трепетать не добро творящих, а зло. Хочешь не бояться власти? Делай добро; а если делаешь зло — бойся, ибо царь не напрасно меч носит — для устрашения злодеев и ободрения добродетельных…. Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов — множество воинов; кто же, имея разум, будет зря казнить своих подданных….Не радостно узнать об измене подданных и казнить их за эту измену ^{66}. В этих продуманных и отчеканенных выражениях, снабжённых в первоисточнике примерами из Священного Писания, истории Греции, Рима, Византии, пред нами встаёт мощная фигура Первого царя, умного, образованного, волевого организатора сильной централизованной державы. В письме Курбскому Иоанн уверенно отстаивает право царской власти, данной от Бога, на единодержавное правление и вынужденное применение суровых мер в целях недопущения распада Московской державы и гибели Святой Руси от междоусобных браней, беспорядка, измен, злодейских замыслов. Установлено и число жертв борьбы Грозного против боярских козней и самовольства, ослаблявших государство особенно в условиях военного времени. По оценкам историка Р.Г. Скрынникова, эта цифра составляет от трёх до четырёх тысяч человек. Но и карая воров и изменников, Иоанн пребывал христианином. Он думал о спасении душ преступников и потому заносил имена всех казнённых в специальные синодики, которые рассылались затем по монастырям для вечного поминовения «за упокой души». Эти подробно и добросовестно составленные списки являются единственным достоверным документом, позволяющим судить о масштабах репрессий.

Следует обратить внимание и на то, что трудно найти, если не невозможно, хоть одну народную песню, в которой грозный царь выставлялся бы законченным злодеем. В песнях он может предстать и жестоким, и грозным, но всегда отступающим перед знамением высшей воли и справедливой укоризной ^{67}.

Примечательно и другое: в письме Курбскому Иоанн выступает не столько обвиняющей и оправдывающейся стороной, сколько воспитателем и наставником. Для него Курбский не только изменник, но и человек, погубивший свою душу, ибо, разъярившись на человека, носящего на себе царскую порфиру, он восстал на Бога и принялся разрушать Церковь. И этой душе царь стремится объяснить степень её падения. «Если ты пойдёшь вместе с ними (т.е. Литвой и Польшей, которых Иоанн считал врагами православия) воевать, — говорит Грозный, — придётся тебе и Церкви разорять, и иконы попирать, и христиан убивать; где руками не дерзнёшь, так это сотворится из-за смертоносного яда твоей мысли (т.е. совета). Представь же себе, как во время нашествия войска конские копыта будут попирать и давить нежные тела младенцев! Когда же зимой наступают, совершаются ещё большие жестокости. И разве же твой злодейский поступок не похож на неистовство Ирода, совершившего убийство младенцев?» ^{68}