Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы

Любая из этих красивых и грустных песен прозвучала бы странно в гробнице вельможи Древнего царства, в которой выражались наивные ожидания материальных благ будущей жизни. В эпоху IV династии вельможи хвастались своими деяниями и повышениями по службе. «Я получил за это великие похвалы; никогда не совершал подобного ни один вельможа передо мной». Биографические надписи I Переходного периода тоже говорят о великих делах. «Я спас мой город, – ядовито замечает один вельможа, – от ужасов царского дома». («Ну, знаете ли!» – воскликнул бы Хуфу.) Но в текстах этого периода есть нечто новое – почти тревожное утверждение других деяний и иных достижений, резко противостоящих бахвальству карьерой или богатством.

«Я давал хлеб голодным, воду жаждущим и одежду раздетым. Я хоронил стариков. Я был отцом сироте, мужем вдове. Я не делал зла народу, ибо это ненавидит бог. Я отправлял правосудие, как желал царь…» – таков взятый из многих надписей перечень добродетелей, притязания на которые характеризуют этот период.

Было бы цинизмом говорить, что некоторые из людей с такими притязаниями были безнадежными грешниками. Важен факт, что эти притязания высказывались. Стремление к бессмертию, вероятно, вещь такая же древняя, как сам человек. Даже неандертальские охотники хоронили своих мертвых с орудиями, которые понадобились бы тем в будущей жизни, с запасом пищи для самого длинного из путешествий. По мере того как общество становится более сложным, а жизнь – более приятной и желанной, человек ищет все новые средства продления удовольствий – роскошные гробницы, запасы пищи и прочих нужных вещей, сложные методы сохранения тела, золото, драгоценности и высокое положение. Но человек никогда не был уверен в том, что его золото является подходящим средством обмена в раю. Социальный распад и физические разрушения I Переходного периода придали сомнениям египтян большую остроту. В течение всего этого периода мы видим, наряду с цинизмом и гедонизмом, попытку заменить ценности, оказавшиеся неадекватными, другими, которые, будучи невидимыми и неосязаемыми, не подвержены распаду.

Смутные ссылки на суд над мертвыми встречаются уже в «Текстах пирамид», но ясную картину концепции мы получаем только после краха Древнего царства. Судья – это Ра, солнечный бог, и создание, которое стоит пред лицом правосудия, – это человеческая душа. «Ошибки твои будут изглажены и вины твои стерты взвешиванием на весах в день рассмотрения твоих качеств, и позволено будет тебе присоединиться к тем, кто в солнечной ладье». Образ весов правосудия не требует комментариев. На весах взвешиваются грехи и добродетели умершего человека, и только добрые дела могут обеспечить вечную жизнь.

Вопросы, которые задавали люди того смутного, трудного времени в таком отдаленном прошлом, отнюдь не уникальны. Это универсальные вопросы, которые задавали все когда-либо размышлявшие над трагедией жизни и тайной смерти. Но никогда ни прежде, ни после, пока еврейские пророки не начали свои долгие дебаты с Богом, люди не выражали эти вопросы столь ясно и столь красноречиво, как египтяне I Переходного периода. Со всем почтением к закону объективности в истории, я не могу не чувствовать в этих вопросах и в ответах, которые нашли египтяне, что они достигли высочайшей точки своего духовного и философского развития.

В течение двух поколений после окончания царствования VI династии мы знаем очень мало о фактических событиях. Клубы пыли, поднятой падением такого могучего сооружения, как Древнее царство, затемняют события и людей; из тумана слышны только стенания пророков, говорящих о катастрофе. Манефон дает списки фараонов VII и VIII династий, но исследование показывает, что они могли продержаться всего четверть столетия и эфемерные фараоны почти не оставили современных надписей. Вместо них появляются имена и титулы местной знати, в гробницах и в каменоломнях.

Около 2150 г. до н. э. облака начинают редеть, по крайней мере в одной области. Эта область называлась Фаюмской – великий озерный оазис к югу от Дельты. Здесь, в городе Гераклеополе, могущественная семья захватила контроль и установила порядок на собственной территории. Властители Гераклеополя вскоре заключили союз с другим благородным домом, правившим в Ассиуте, в Среднем Египте. Они установили контроль над значительной частью страны, и правители Ассиута сообщали: «Каждый чиновник был на своем месте, и никто не сражался. Не мучили ни ребенка рядом с его матерью, ни горожанина рядом с его женой».

Если это правда, то эти достижения должны были значительно облегчить участь угнетенного народа, а имя Ахтоя, номарха Гераклеополя, должно было поминаться с благодарностью. Наследники Ахтоя сохраняли его имя, и единственный способ, которым мы можем отличить одного от другого, – это через посредство чередующихся обращений друг к другу. Манефон отводит им две династии, IX и X. О первой дюжине царей из Гераклеополя мы знаем очень мало, но к середине Х династии мы попадаем на более прочные основания. Ахтой IV, третий царь этой династии, был хорошим правителем и чувствовал себя вправе давать советы своему сыну, который должен был наследовать трон. Текст называется «Поучение Гераклеополъского царя Ахтоя своему сыну Мерикара» и является одной из наиболее известных египетских литературных работ. Текст принадлежит к так называемой «литературе мудрости» и состоит из полезных указаний юноше из уст старшего, более искушенного человека.

Ахтой был фараоном, так что его поучения предназначены для молодого человека, на которого будет возложена ответственность высочайшего поста. Здесь нет прозаических замечаний о манерах, которые забавляют нас в других поучениях, написанных простыми людьми для простых людей. «Если ты окажешься среди тех, кто сидит за столом человека более великого, чем ты, бери, что он дает тебе, когда оно положено тебе под нос. Смейся, когда он смеется, и это будет приятно его сердцу…» – таковы, например, советы Птахотепа, визиря V династии.

В тексте «Поучения» такие банальности отсутствуют. Ахтой начинает с разумных предписаний по воспитанию характера: «Не будь злым; терпение – благо. Будь мастером в речи своей, ибо язык есть меч для человека и речь ценнее, чем битва». После ряда веских замечаний о государственном управлении и обращении с чиновниками царственный автор поднимается до подлинных высот чувства и выразительности, когда говорит о суде сердца на Западе, в стране мертвых.

«Суд, который судит нечестивого, – знай, что он не будет снисходителен в этот день суда над несчастным. Человек остается после смерти, и дела его кладут рядом с ним грудами. Существование там – для вечности; и тот, кто жалуется на него, – дурак. Но тот, кто достигает вечности без злых дел, будет существовать там, как бог, выступая свободно, как Повелители Вечности. Более приемлем человек, прямой сердцем, чем скот, который жертвуют злые».

К несчастью для Мерикары, его отец был поэтом лучшим, чем правителем. Старый царь говорит о внутреннем положении страны, предупреждая сына об опасности со стороны гнусных азиатов Севера и уверяя, что «в Южной области все хорошо». Мы не можем винить царя за то, что он не умел предвидеть будущее, но он мог бы вспомнить прошлое. Когда-то пришел завоеватель, шагая вниз по Нилу, чтобы объединить Две Земли. Он пришел с Юга.