Портрет механика Кулибина

Осетров с гордостью обвел рукой кабинет, стены которого были увешаны гобеленами и дорогими картинами в массивных золоченых рамах.

- Но вас, молодых, - продолжал Осетров, - гордыня обуяла. Потихоньку не желаете своим путем идти, все сразу стремитесь получить! Или пан, или пропал, так? Слышал я про тебя, к примеру, что кулибинскую водоходную машину задумал на свою расшиву поставить. Верно люди толкуют?

- Отец еще собирался, - ответил, не подозревая о подвохе, Сергей, - и мне наказывал. Только у механика еще не все готово, месяца три велел обождать.

- А намного ли лучше против прежней станет машина? - прищурился Осетров.

- В скорости вдвое, пожалуй, выиграет, в подъеме клади - в полтора раза, сама весом меньше намного стала и парусу не помешает, - выкладывал все без утайки Сергей.

- А во что обойдется?

- Примерно тыщи в полторы.

- Знатная сумма. А расшивку-то почем купил?

- За восемьсот рублей.

- А как же машину осилишь, она ведь почти вдвое дороже?

- Кулибин на свои средства поставить ее берется. Компаньонами мы с ним станем.

- Ну-ну, любопытно. Как опробуешь, любезный сын, обязательно мне обо всем расскажи, вдруг и я решусь!

- Непременно!

Осетров согнал с лица умильную улыбку.

- Ладно, давай о деле толковать. Расшивка у тебя сколько клади поднимает?

- Двенадцать тысяч пудов.

- Загрузишь ее полным грузом. В Саратов муку повезешь. За перевоз каждого пуда кладу по двадцать копеек.

- Другие кладчики дают по тридцать!

- Не возражай, любезный сын, новичок ты еще в нашем деле! Другие пущай и дают, они мне не указ, я копейки не прибавлю, и так риск большой.

- Когда отплывать?

- Вместе со всеми, сразу после ледохода. Доставишь груз раньше других, еще по две копейки на пуд накину. А кормщика я тебе своего дам, Сидора Вострякова.

- Кормщик у меня есть, - возразил Сергей. - Иван Носков. С отцом еще плавал.

- Стар он, - не согласился Осетров, - я ему свой груз не доверю. С Востряковым поплывешь, то мое последнее слово.

Сергей попробовал спорить, но Осетров твердо стоял на своем. Он уступил, надеясь, что последний раз в жизни имеет дело с этим купцом...

9

Ледоход на Волге начался 6 апреля. Весь город - и стар, и млад высыпал на высокий берег полюбоваться им. С грохотом, как при пушечной канонаде, ледовые доспехи, которые сковал богатырь-реке мороз, покрылись крупными змеистыми трещинами. Образовались полыньи с дымящейся черной водой. Ударяясь боками, наползая друг на друга и круша все на своем пути, огромные неповоротливые льдины двинулись вниз по течению.

И тут же, по обычаю, на лед выскочил удалой бурлак в одной рубахе, портах и лаптях с онучами, с шестом наперевес. Перебегая большие льдины, прыгая с одной на другую, он устремился к заволжскому берегу. Большие полыньи он переплывал на льдине, отталкиваясь шестом, и при столкновениях балансировал им, чтобы не потерять равновесия.

Весь берег затаив дыхание следил за смельчаком. Каждое удачное его движение или прыжок сопровождались гулом одобрения. Однажды, когда смельчак едва не свалился в воду, толпа дружно ахнула. Но он все-таки удержал равновесие, благополучно добрался до другого берега, еще раз переправился через Волгу и полчаса спустя уже принимал поздравления товарищей.

Вместе со всеми Сергей тоже наблюдал за ним, думая о том, что всего через несколько часов ему предстоит отправиться в такое же рискованное плавание...

- Отчаливай! - крикнул кормщик на передней расшиве.

Заскрипел ворот на берегу, у самого входа в затон, наматывая чалку. Как камень, выпущенный из пращи, судно устремилось к реке. Бурлаки обрубили чалку, и расшива, опередив опасную льдину, вылетела на фарватер. Благополучный отход отметили тремя выстрелами из пушки.

Еще две расшивы устремились вслед за первой и так же благополучно проскочили опасное место.

- Наша очередь! - крикнул Востряков. - Смелее, ребятушки!

- Стой! - отменил команду Сергей, прикинув, что вероятность столкновения с громадиной, стремительно несущейся вниз, весьма велика.

Бурлак с топором в руках обернулся к нему. Разъяренный кормщик подскочил к нему, выхватил топор, сплеча рубанул по канату. Освобожденная расшива стрелой полетела к неизбежной гибели.

- Молод еще меня учить! - обернулся к Сергею, как будто ничего не замечая, Востряков.

Тот не потерял присутствия духа, попытался в считанные мгновения спасти судно.

- Тормози веслами! - распоряжался он. - Встречай льдину баграми!

И сам, увлекая за собой других, схватил багор и метнулся к правому борту, выставив железный наконечник навстречу льдине.

Они смогли лишь смягчить удар, развернув в последний момент глыбу льда плашмя. Раздался треск проломленных досок, судно бросило в сторону так, что все попадали на палубу, в трюмы хлынула вода.

Расшива не затонула лишь потому, что столкновение с льдиной произошло вблизи от берега. Однако в трюм попало изрядно воды, под пробоину с трудом удалось завести просмоленную парусину и латать ее временной пробкой. Откачивали воду ручными помпами, выносили мешки на палубу.

Вскоре сам Осетров пожаловал на судно. Спустился в трюм, осмотрел пробоину, ощупал каждый мешок.

- Расшиву можешь продавать на дрова! - злорадно заключил он. - Муку я у тебя забираю вместе с задатком. И за испорченный товар мне заплатишь, оценщик после объявит!

Сергей спорить не стал, тут же отдал деньги. Осетров тщательно пересчитал их.

- Пятидесяти рублей не хватает, сын любезный!

Назвал "сыном любезным", не скрывая насмешки, радовался, как охотник, увидевший попавшего в силки зверя!

- Я же задаток бурлакам давал, - пояснил Сергей.

- Ничего не знаю, будут за тобой.

Бурлаки перегрузили мешки с мукой на другую расшиву, едва управились до темноты.

- Прощевай, хозяин, - кланялись Сергею, - не поминай лихом. Извини, что так вышло, да, видит бог, не виноватые мы.

"Дядька" прошел мимо последним.

- Ну и лиходей у тебя кладчик, - покачал головой, - совести у него ни на грош нет! Ты ведь все равно что погорелец, а он лишнюю копейку норовит содрать! Мы тут, глядя на твою беду, по двугривенному тебе собрали, возьми-ка, не откажи!

...Утром следующего дня Сергея позвали к Осетрову. Принял он его в том же кабинете, за тем же столом, но от прежней, пусть даже и напускной любезности не осталось и следа.

- Так-то, сын любезный, - со смаком повторил купец, - не послушал ты меня намедни, вот и вышло боком! Попал как кур в ощип, вряд ли теперь снова оперишься! Теперь слушай внимательно свой приговор. Расшиву я готов купить у тебя на дрова за сто рублей. Убытки от подмоченной муки оценили мне в шестьсот рубликов...

- Помилуй, Захар Родионыч, подмочено всего две дюжины мешков, я сам считал!

- Ошибся ты, любезный сын, оценщик более ста мешков нашел непригодными. Вот и записка его!

Осетров протянул Сергею бумагу с большой круглой печатью. В ней черным по белому было сказано, что сто семь мешков с мукой, принадлежащей Осетрову, подмочены водой и мука в них непригодна к продаже. Убытки превышают шестьсот рублей, и судовщик Желудков обязан возместить их.

- И еще пятьдесят рубликов за тобой, - кинул Осетров костяшки на счетах. - Итого шестьсот пятьдесят. И деньги свои обязан я с тебя немедля взыскать.

- Я отдам, отдам, - в каком-то горячечном бреду забормотал Сергей, из-под земли достану, а отдам!

- Нет уж, любезный сын, - усмехнулся Осетров, - ты слов-то безответственных на воздух не кидай! Где тебе такие деньги раздобыть?

- Я достану, достану... - повторял Сергей.

- Даже ежели дом свой заложишь со всем имуществом, и то не получишь столько! Не хотел добром в приказчики ко мне идти, пропадай теперь не за понюх табака! В бурлацкую лямку я тебя заставлю впрячься, иначе в долговую яму посажу! Сестра твоя бесприданницей останется, а мать с младшим братцем с сумой по миру пойдут!