Черный огонь

Государству нашему, освобождавшему из-под восточных деспотий (Турции и Персии) маленькие народности Кавказа и Туркестана, - как легко было это сделать!! Оно не сделало. И вот "жезл правления" был у него отнят и передан другому. В права и пределы монархии вступила русская великая община, вступило народовольчество и народовластие. Понятно, какие обязательства перед народами и перед самой собой она приняла. О них мы должны думать денно и нощно.

Было трогательно наблюдать последние дни марта месяца, как народные волны опять тою же массою, как всегда это время, вошли под тихие своды наших церквей... Опять слушали в Великий Четверг, на стоянии, слова трогательной молитвы о "благоразумном разбойнике", противополагаемом злому разбойнику. Один отрекся от Христа, другой сказал Ему, страдая в муках на кресте: "Господи, помяни меня, егда приидеши во Царствии Твоем". Какие слова! И Христос утешил измученного страдальца: "Днесь будеши со мною в раю". Какая мистерия жизни и воскресения.

Все будет хорошо, если мы сами будем хороши; все хорошо кончится, если мы сами не начнем худого. Не покинем же этого политического и нравственного "благоразумия". Со старым и вместе с новым Светлым Христовым Воскресением, добрые читатели!

без подписи

"Новое время". 2 апр. 1917. No 14742.

(1)

В СОВЕТЕ РАБОЧИХ И СОЛДАТСКИХ

ДЕПУТАТОВ

I.

Ну, наконец, - билет, и я в Думе. Это Великие Пятница и Суббота. И, как "княгиня Марья Алексевна" или "Коробочка" Чичикову, расскажу читателю все сплетни. Билет у меня - на проход в "Совет Рабочих и Солдатских Депутатов", т. е. в самое пекло, где пекутся события, угрозы, - ветры, тревоги и т. д. и т. д. - значит, есть о чем рассказать, о чем рассказать маленькому политическому сплетнику.

В пятницу я замешкался; разные хозяйственные дела - "нет ни фунта сахара в дому", апрель еще не наступил, новых карточек не выдано, или их можно "получить только к 6 часам после обеда", и я все время провел в мыслях о сладкой пасхе и подслащенном куличе, и в Г. Думу попал только тогда, когда густой толпой "рабочие и солдаты" выходили из зала совещания, и я уже мог только "облизаться" на речи. Но сперва - о пропусках. Билет мне дан был самый официальный, за всеми подписями, но почему-то перекрещенный крест-накрест синим карандашом. Я, когда брал, "усомнился о крестах". Мне ответили: "Ступайте! Знаем!" Я подчинился, как старый обыватель старого порядка, и робко показал солдату со штыком в воротах Госуд. Думы. Солдат задумался: "Это что значат кресты? Нельзя, значит". Я, видя, что дело "пропадает", извиняясь, сказал, что "там дальше", т. е. дальнейшие ревизоры "прохода", вероятно, понимают условное значение крестов, солдат задумался, а я уже проскользнул дальше - на парадный вход...

Только какой же это "парадный"? Вход, конечно, тот же, как при Муромцеве, Головине, Хомякове, Гучкове, т.е. тот же по устройству, по архитектуре. Но цвета?!!... - Прежде был дворянский, палевый, золотистый, солнечный. Теперь он стал какой-то бурый, "захватанный", "демократический". Дело ясное: просто нет ремонта. Но это "нет ремонта" отозвалось в душе какой-то угрозой. "Смотри и не зевай".

Правда, я несколько лет не был в Государственной Думе: но неужели это Екатерининский зал, с его исключительною красотою, с его блеском и торжественностью? Тут-то, в первой Думе, я помню прогуливавшегося "в антрактах" Аладьина, в его коротком пиджачке, разговаривающего на скамеечке Герценштейна, и откуда-то дюжих депутатов, в широченных поясах, с Волыни и Подола (Подольская губ.), и ксендзов, и татар. Куда все девалось!!! Солдаты, больше всего солдаты, с ружьями, с этими угрожающими (мне казалось) штыками, которые стоят перед всякой комнатой, перед всяким проходом, и все что-то "сторожат". "Кого они сторожат?" "Что они сторожат?" - "Ах, увидеть бы комнату, министерский павильон". "Но, очевидно, нельзя". Мне только показали длинную лестницу кверху, которая "ведет в министерский павильон". Боже, и я пропустил те дни, когда по ней вели "сих старцев". Сих "бывших министров" и их интересных жен, как m-me Сухомлинова. Розанов вечно есть тот "мушкетер, который всюду опаздывает".

Черный бронзовый бюст Александра II цел и на месте. Большой образ, перед которым когда-то "служили", тоже цел и на месте. Множество комнаток, кабинетов, отделений. Вот "комната агитаторов": это бросилось в глаза по резкости надписи. "Что такое?" Но вообще все комнатки и кабинеты относятся до Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, обслуживая его в разных функциях и делах. Мне это в голову не приходило, и, очевидно, в России тоже "смутно" на этот счет: что теперешняя Государственная Дума, которая естественно и конечно распущена сейчас, территориально занята Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, который и есть на самом деле и временно пока единственное "представительное учреждение в России", но "об одной нижней палате", без "господ", без "палаты лордов" (применяясь к английским понятиям и английскому парламенту). На другой день, когда я попал "на прения", это было сказано и с кафедры одним оратором, т. е. было прямо и определенно заявлено, что "сейчас в лице Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Россия имеет представительство об одной нижней палате". Это давно надо было сказать, потому что в России существует самое смутное представление о том, что же такое "Совет Рабочих и Солдатских Депутатов". Я хотя и живу в семи минутах ходьбы до Таврического дворца, но определенно не знал не только этого, но не знал точно и доказательно, где же именно помещается "Совет", состоящий, как мне казалось, из немногих членов, по естественному смыслу своего названия или своего заглавия.

II.

Смеркалось. Я опасливо оглядывался. "Ах, заглянуть ли в министерский павильон". Заседание кончилось. И я стал "толкаться", как праздный русский человек в непраздном месте. И, конечно, сейчас же по русскому обычаю - повел из души своей критику:

- Это что такое? Почему все всех учат? Что это за ланкастерское обучение ("обоюдное", "друг дружку учат", - ученики учеников).

Действительно, "вся изящнейшая Екатерининская зала" была переполнена крошечными митингами, человек в 20, в 30 - не более, где рассуждали о Временном Правительстве, больше всего о Милюкове и Гучкове, - о политике внешней, о войне и что "необходимо ее прекратить", "необходимо во что бы то ни стало", "потому что кровь народная проливается", а "начал войну и вступил в союз с союзниками вовсе не народ, а буржуазное правительство", коего "обязательства никакой обязанности для народа не представляют собою" и что "Милюков обязан - это учесть, а если он не учитывает", то какой же он выразитель воли народной, он "в сущности служит старому буржуазному правительству". Говорил студентик с чуть-чуть пробивающимися темными усиками, и с ним спорил офицер, красивый и умный, лет 40. Но студент волновался, голос его был криклив, и солдаты басом гудели: "Продолжай, товарищ! Продолжай, товарищ!" - "Просим продолжать!!" Студент, столь одобряемый, естественно летел дальше, - и разносил наше правительство, и "всех этих буржуазных министров", из которых одни - капиталисты, как Гучков и Терещенко, а другие "имеют по 100.000 десятин земли, как Родзянко". "Какой же это народ?" Почему-то Милюков тоже попадал "в самые невозможные буржуа".