Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Далее, то обстоятельство, что вся страна изрезана гора­ми и заливами, сильно затрудняющими сообщение между отдельными ее частями, имело последствием распадение греческого языка на целый ряд диалектов; едва ли еще где-нибудь можно найти на таком небольшом пространстве так много разнородных наречий. Этот процесс должен был в главных чертах закончиться еще до того времени, когда гре­ки заселили берега Сицилии и Пропонтиды, потому что ка­ждая из основанных здесь колоний употребляла наречие своего родного города. Напротив, в то время, когда колони­зировались западный берег Малой Азии и Кипр, образование диалектов было еще в полном ходу. В самом деле, кипрское наречие обнаруживает самое тесное родство с аркадийским, а так как Кипр не мог быть заселен из Аркадии, лежащей внутри материка, то очевидно, что некогда на восточном или южном берегу Пелопоннеса господствовал диалект, стояв­ший очень близко к позднейшему аркадийско-кипрскому. В замкнутой среди гор Аркадии и на дальних островах это ста­ринное наречие осталось сравнительно чистым; на берегах Пелопоннеса, под влиянием сношений с греками из других областей, оно смягчилось и изменилось. Таким образом, здесь выработалось два новых диалекта — арголидский и лаконский, которые, возникнув на одной и той же основе, были, конечно, чрезвычайно сходны между собой, но все-таки не настолько, чтобы их можно было соединять под именем единого,,дорийского" диалекта. Благодаря спартан­скому завоеванию в VIII веке, если не раньше, лаконское наречие распространилось и в Мессении, тогда как арголидские колонии на островах и полуостровах вдоль карийского берега усвоили диалект своей метрополии. Напротив, язык обширного Крита продолжал своеобразно развиваться, хотя все еще, конечно, опираясь на диалекты южного и восточно­го Пелопоннеса. Совершенно одичал греческий язык в изо­лированной Памфилии, обитатели которой тоже, по всей ве­роятности, пришли из Арголиды и Лаконии. Своеобразный язык выработала и бедная гаванями Элида на западном бере­гу Пелопоннеса, так что мы иногда только с трудом можем понять ее письменные памятники; некоторые особенности этого диалекта, как, например, ротацизм, перешли и в лаконское наречие.

От этих пелопоннесских наречий резко отделяются диа­лекты, господствовавшие в Аттике, на Эвбее, на Северных и Средних Кикладах и в Ионии. Вся эта область или, по край­ней мере большая часть ее, была занята одноплеменным на­селением, которое, как мы видели, пришло из Аттики. Отли­чительная черта этой группы языков, сравнительно с осталь­ными греческими наречиями, состоит в замене долгого а долгим е. Так как эта особенность сильнее всего развита в Ионии, то надо думать, что она здесь впервые возникла и уже отсюда была перенесена на Киклады и в Аттику. Таким образом, и эти диалекты должны были отделиться от пело­поннесских наречий отчасти уже после заселения Малой Азии.

Киферон и Парнет, которые с севера ограничивали Ат­тику и говорившую по-арголидски Мегару, составляли рез­кую диалектическую границу. Беотия имеет свое собствен­ное наречие, которое, сообразно географическому положе­нию этой страны, занимает среднее место между арголидским и фессалийским, а в некоторых отношениях примыкает и к аттическому, но ни с одним из этих наречий не может быть соединено в одну группу. Даже население Лесбоса и противолежащего эолийского берега, которое, по преданию, а может быть, и действительно, пришло из Беотии, развило свой диалект настолько самостоятельно, что уклонений от беотийского в нем оказывается больше, чем сходных с ним черт. Так же изолировано наречие Фессалии, окруженной со всех сторон горными хребтами. Наконец, македонский язык Удержал большое количество старинных форм, а многое за­имствовал также у фракийцев и иллирийцев, у которых ма­кедоняне отняли большую часть своей страны; возможно,

что самая резкая особенность македонского наречия — за­мена придыхательных согласных мягкими — объясняется именно влиянием этих языков.

Древнейшие диалекты горных областей северо-западной Греции нам очень малоизвестны. Мы знаем, что язык эвританов, обитавших в Средней Этолии, был почти непонятен для афинянина V века; в прибрежных областях оживленные сношения действовали на язык смягчающим образом, как показывают локрийские надписи, относящиеся к этому же или несколько более раннему времени. Культурными цен­трами всей этой страны были Коринф и его колонии на эпиро-акарнанском побережье; сообразно с этим, коринфское наречие так сильно повлияло на диалекты областей, лежа­щих между Фокидой и Эпиром, что, судя по уцелевшим надписям IV и позднейших веков, эти, так называемые „се­верно-дорийские", диалекты представляют не что иное, как несколько видоизмененный арголидский. Такое же влияние и, может быть, еще в большей степени, имел Коринф по-видимому, и на соседний южный берег своего залива — на Ахею, так как и здесь в историческое время господствовало наречие, очень мало разнившееся от арголидского.

Но как ни глубоки эти различия в характере и языке от­дельных племен, как ни велико влияние, которое имели эти различия на весь ход греческой истории, — они ничтожны в сравнении с чертами, общими всей греческой нации и отли­чающими ее от всех других народов. Геродот с полным пра­вом мог сказать, что греки составляют единокровный и единоязычный народ, что у них общие храмы и жертвоприно­шения и одинаковые нравы. И, несмотря на всю политиче­скую рознь, греки очень рано сознали свое единство.

ГЛАВА II. Культура древнейшей Греции

В то время, когда началось разделение племен, наши индогерманские предки представляли полубродячий пасту­шеский народ [64] Их богатство состояло главным образом из рогатого скота, коз и овец; остальное имущество они везли с собой на четырехколесных повозках, запряженных волами, как мы это видим еще в историческое время у скифов и гер­манцев. Была ли уже приручена лошадь, мы не знаем; во всяком случае она еще не употреблялась для верховой езды. К этим древнейшим домашним животным присоединилась позже свинья, прирученная, по-видимому, уже после того, как племена арийской группы отделились от своих индоев­ропейских родичей.

Лишь только индогерманцы перешли на лесистые про­странства Средней Европы, где было меньше корма для стад, чем в обширных степях Востока, они должны были, не по­кидая скотоводства, обратиться и к земледелию. Названия плуга и пашни, слова „сеять", „косить", „молоть" и т.п., — общи всем языкам индоевропейской группы. Возделывали пшеницу, овес, просо, лен, может быть, также горох, бобы и лук. Но все-таки земледелие носило чрезвычайно примитив­ный характер и рядом со скотоводством играло лишь второ­степенную роль. Даже когда переселения кончились и пле­мена заняли свои последние места, прошло еще много вре­мени, прежде чем старые кочевые привычки совершенно исчезли. Еще в эпоху Цезаря земледелие считалось у кельтов и германцев занятием, недостойным свободного человека; да и вообще в это время наши предки едва только начали зна­комиться с оседлостью и частной земельной собственно­стью. Что и греки некогда стояли на этой ступени развития, с удивительной проницательностью заявил уже Фукидид. „Страна, именуемая ныне Элладою, — говорит он, — засе­лена постоянными жителями лишь с недавнего времени, так как раньше происходили в ней переселения, и каждый народ легко покидал свою землю, будучи тесним другими обитате­лями, всякий раз в большем числе. Дело в том, что при от­сутствии торговли и безопасных взаимных сношений на су­ше и на море каждый возделывал свои поля лишь настолько, чтобы пропитать себя, никто не имел средств в избытке, не засаживал деревьев, потому что не знал, когда нападет на него другой и по беззащитности жилищ отнимет у него имущество; к тому же каждый рассчитывал, что везде добу­дет себе дневное пропитание" [65]

Свои орудия и оружие индогерманцы изготовляли ис­ключительно из дерева или камня; единственный известный им металл — медь — употреблялся, по-видимому, только для украшений. С гончарным искусством они уже были зна­комы, но гончарного станка не знали. Одеждой служили им, вероятно, звериные шкуры, которыми и позже нередко поль­зовались для прикрытия тела; но уже очень рано люди нау­чились выделывать нитки из шерсти овец или волокон льна и из этих ниток изготовлять полотна и ткани. Эта новая оде­жда состояла из широкого, падавшего складками плаща, сшитого по образцу звериной шкуры. Еще во времена Таци­та он составлял единственную одежду германцев; под назва­нием „платья" вообще этот плащ в течение всей древности оставался главной частью греческой одежды, а тога итали­ков также представляла не что иное, как это старое индогерманское одеяние. Древнейшим жилищем была, вероятно, повозка; при более продолжительных остановках строили из дерева и глины круглые хижины с очагом посредине, дым которого выходил в дверь. Италийские погребальные урны или храм Весты в Риме могут дать представление о такой хижине. Иногда устраивались и врытые в землю жилища, которые у фригийцев, скифов и германцев удержались до очень позднего времени.