Император Павел I

Философа восхитили твердость ее характера, "как в ненависти, так и в дружбе", глубокие знания, серьезный ум, мужество и весь ее нравственный облик. "Княгиня Дашкова - русская душой и телом, - писал Дидро. - ...Она отнюдь не красавица. Невысокая, с открытым и высоким лбом, пухлыми щеками, глубоко сидящими глазами, не большими и не маленькими, с черными бровями и волосами, несколько приплюснутым носом, крупным ртом, крутой и прямой шеей, высокой грудью, полная - она далека от образа обольстительницы. Печальная жизнь ее отразилась на ее внешности и расстроила здоровье. В декабре 1770 года ей было только двадцать семь лет, но она казалась сорокалетней. Это серьезный характер. По-французски она изъясняется совершенно свободно. Она не говорит всего, что думает, но то, о чем говорит, излагает просто, сильно и убедительно. Сердце ее глубоко потрясено несчастиями, но в ее образе мысли проявляются твердость, возвышенность, смелость и гордость. Она уважает справедливость и дорожит своим достоинством... Княгиня любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества. Она горячо ненавидит деспотизм и любые проявления тирании.

Она имела возможность близко узнать тех, кто стоит у власти, и откровенно говорит о добрых качествах и недостатках современного правления. Метко и справедливо раскрывает она достоинства и пороки новых учреждений..."

Посещает Дашкова и 76-летнего Вольтера, живущего в Швейцарии. Очарованный ею философ писал в письме, отправленном ей вдогонку: "Княгиня, старик, которого Вы помолодили, благодарит и оплакивает Вас... Счастливы те, которые провожают Вас в Спа! Несчастные мы, которых Вы покидаете... на берегах Женевского озера! Альпийские горы долго будут греметь эхом Вашего имени - имени, которое навсегда останется в моем сердце, полном удивления и почтения к Вам. Старый инвалид Фернея".

28 июня 1761 года Дашковы переезжают в Петербург. Екатерина Романовна огорчена положением, в котором оказалась ее старшая подруга, и избегает родную сестру - 23-летнюю Елизавету Воронцову, которую уже многие прочили в императрицы.

"Великий князь, - записывает она в дневнике, - вскоре заметил дружбу ко мне его супруги и то удовольствие, которое мне доставляло ее общество; однажды он отвел меня в сторону и сказал мне следующую странную фразу, которая обнаруживает простоту его ума и доброе сердце:

- Дочь моя (он был ее крестным отцом. - Авт.), помните, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон.

Я ответила, что не понимаю смысла его слов..."

Впоследствии она часто вспоминала эти слова.

В одну из декабрьских ночей, когда стало ясно, что Елизавете Петровне недолго осталось жить, юная идеалистка, больная, тайком пробралась в апартаменты Екатерины и, уверяя ее в своей преданности, уговаривала старшую подругу действовать во что бы то ни стало. "Я не останусь позади других в рвении и жертвах, которые я готова принести вам, - с волнением сказала Екатерина Романовна. - ...Она бросилась мне на шею, и мы несколько минут сидели обнявшись. Наконец, я встала с ее постели и, оставив ее в сильном волнении, сама едва добрела до своей кареты".

В доме Дашковых часто собирались гвардейские офицеры. Штабс-капитан Преображенского полка князь Михаил Дашков был отличным товарищем и хлебосольным хозяином. Время проводили весело, говорили не таясь, в присутствии обаятельной и умной хозяйки. Екатерина Романовна, используя обстановку, пытается склонить на сторону императрицы молодых офицеров. Она чувствует себя "хозяйкой заговора", не подозревая о том, что некоторые из них уже давно участвуют в заговоре против Петра III.

Еще в конце 1761 года капитан гвардии Дашков предложил великой княгине возвести ее на престол, тогда он услышал в ответ: "Бога ради, не начинайте вздор; все, что Бог захочет, то и будет, а ваше мероприятие есть рановременная и несозрелая вещь". Как умный и коварный политик, она сознавала, что в декабрьские дни, когда медленно угасала Елизавета Петровна, захват чужого престола в самом деле был бы воспринят как "несозрелая вещь". Но надлежащие выводы Екатерина сразу же сделала. Быть постоянно начеку, провоцировать мужа, зная его характер, на неосторожные и непопулярные действия, выставляя себя невинной и страдающей стороной, и одновременно исподволь обрабатывать в свою пользу влиятельных сановников и гвардию. Дожидаться подходящего момента и, выбрав его, нанести удар - вот тактика, которой стала придерживаться Екатерина с первого дня восшествия на престол своего супруга.

Никита Иванович Панин, который приходился Дашковой двоюродным дядей, мрачно встретил новое царствование. Изысканному, хорошо воспитанному и образованному царедворцу были не по душе новые порядки - "он ненавидел солдатчину и все, что отзывалось кардегардией". Петр III наградил Панина высшим орденом Андрея Первозванного, чином действительного тайного советника и в знак особой милости званием генерала от инфантерии. С ужасом узнав, что теперь ему придется принимать участие в различных смотрах и экзерциях, Панин "нижайше просит освободить его от столь высокой чести". Изумленный его просьбой, император в сердцах говорит Мельгунову: "Я всегда думал, что Панин умный человек, но с этих пор я так думать не буду!"

К тому же у него были основания не особенно доверять Панину, и в ответ на просьбу Фридриха II включить Швецию в тройственный союз Петр III собирается отправить туда послом Панина. В донесении прусскому королю от 30 марта полковник Гольц писал: "Его императорское высочество с удовольствием соглашается на желание Вашего Величества включить Швецию в мирный договор. Он мне сказал по секрету, что пошлет туда Панина, воспитателя великого князя. Это человек очень способный, и потому не может быть сомнений в успехе переговоров".

Естественно предположить, что Панин знал и догадывался о намерении Петра. Одинаковость положения сближает Панина и Екатерину, которая могла быть уверена, что найдет в нем человека, готового служить ей добрым советом и помочь в трудных обстоятельствах. Но они расходились в главном: Панин прочил Екатерину на роль регентши при Павле, в то время как она видела себя императрицей.