Власть и наука

На заключительном заседании 26 августа С.И.Вавилов еще раз ясно сказал о той идейной платформе, которая послужила базисом для политической оценки положения в биологии. Он подтвердил правомочность деления экспериментальных наук на буржуазные и пролетарские, повторил тезис о партийности в науке. Вместе с приматом практицизма это деление помогало предопределить победу лысенкоистов и поощряло их на вполне определенный стиль дискуссий, на соответственную норму реакции.

"Советское естествознание, -- говорил С.И.Вавилов, -- конечно, использует многие законы и методы, которые вошли и будут входить в буржуазное естествознание. Но нашу науку, науку социалистической страны, идущей к коммунизму, отделяет от буржуазной науки пропасть совсем иной идеологии, пропасть совсем иной задачи, стоящей перед нами, -- задачи всемерной службы народу, его запросам, его практике, его нуждам" (/181/, выделено мной -- В.С.].

Кому-кому, а младшему брату Н.И.Вавилова были хорошо известны значение и сила науки генетики. Но, будучи поставленным в особые условия, ему не оставалось ничего иного, как пойти дальше многих в критике генетики:

"Биологическое направление становилось базой фашизма. С разрешения и одобрения Академии и Отделения биологических наук в лабораториях Дубинина, Шмальгаузена и других названная идеология была положена в основу экспериментальной работы" (182).

Столь же понятно, почему ему пришлось от своего имени озвучить организационные предложения, принятые Центральным Комитетом партии (183). Заканчивая заседание, С.И.Вавилов сказал:

"Товарищи! Расходясь после этих важных обсуждений и решений, мы не можем не вспомнить того человека, зоркий глаз и гений которого исправляют наши ошибки на всех путях -- в области политической, экономической жизни и в области науки. Я говорю, товарищи, об Иосифе Виссарионовиче Сталине (Бурные аплодисменты. Все встают)... Да здравствует товарищ Сталин! (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию в честь товарища Сталина) (184).

Принятое Президиумом Академии наук СССР постановление полностью содержало пункты партийного решения. Оно гласило:

1. Освободить академика Л.А.Орбели от обязанности академика-секретаря Отделения биологических наук... Ввести в состав Бюро Отделения академика Т.Д.Лысенко.

2. Освободить академика И.И.Шмальгаузена от обязанностей директора Института эволюционной морфологии животных имени А.Н.Северцова.

3. Упразднить в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии Лабораторию цитогенетики, возглавляемую членом-корреспондентом Дубининым.

... Закрыть в том же Институте лабораторию ботанической цитологии... Ликвидировать... лабораторию феногенеза ..." (185).

На улицу было выброшено много выдающихся ученых из институтов Академии наук, их учеников и последователей. В опубликованном после заседания Президиума АН СССР отчете были приведены слова ученого секретаря Отделения биологических наук Р.Л.Дозорцевой (жены Н.И.Нуждина):

"Необходимо пересмотреть не только те учреждения, где сконцентрированы гнезда формалистов, но и выявить отдельных морганистов, рассеянных по всем учреждениям Отделения биологических наук" (186).

Об этой ВЫДАЮЩЕЙСЯ победе над "реакционными идеалистами" была оповещена вся страна (187).

28 августа 1948 года газета "Правда" сообщила, что Министерство высшего образования СССР предпринимает широкие санкции против ученых. Министр Кафтанов призвал к скорейшей расправе со всеми, кто нес студентам слово о живой науке -- генетике. Но ко дню публикации в "Правде" отчета о докладе Кафтанова сотни крупнейших вузовских ученых уже были изгнаны из вузов страны. Помимо уже упомянутых в решении Политбюро ЦК Шмальгаузена и Юдинцева, приказом Кафтанова от 23 августа (188) из МГУ уволили заведующих кафедрами профессоров М.М.Завадовского и Д.А.Сабинина, доцентов С.И.Алиханяна (покаяние на сессии ВАСХНИЛ и призыв к дезертирству, обращенный к другим генетикам, не помог), А.Зеликмана, Б.И.Бермана, Н.И.Шапиро, ассистента Р.Б.Хесина-Лурье; из Ленинградского университета -- профессора Ю.И.Полянского (работавшего тогда проректором ЛГУ), декана биофака М.Е.Лобашева, профессора П.Г.Светлова, доцента Д.А.Носкова; из Горьковского университета -- профессора С.С.Четверикова. В списке уволенных были имена крупных ученых из Харьковского, Воронежского, Киевского, Саратовского, Тбилисского университетов. В том же месяце были изданы приказы об увольнениях из сельскохозяйственных, зоотехнических и ветеринарных институтов. Большинство изгнанных длительное время не могли найти работу в научных учреждениях, часть ученых (из перечисленных мною, например, Н.И.Шапиро) были вынуждены пойти работать в лаборатории лысенкоистов, многие (в частности, Р.Б.Хесин20) предпочли сменить специальность.

Приняв постановление об увольнениях с работы ведущих ученых и рассмотрев персонально каждую из кандидатур, Политбюро ЦК партии и секретари ЦК не ослабили контроль за академией и судьбой уволенных ученых. Теперь надо было проследить, чтобы ни один их наказанных не улизнул из-под контроля и не вернулся под любым прикрытием к работе в запрещенной генетике. 13 сентября 1948 года академик-секретарь АН СССР Н.Г.Бруевич направил письмо Секретарю ЦК партии Маленкову, в котором сначала излагал просьбу президента академии С.И.Вавилова о включении снятого с поста академика-секретаря Отделения Биологических наук Л.А.Орбели в состав членов Президиума АН СССР, а ниже давал понять, что сам он эту просьбу не поддерживает (188а). Трехзвездный генерал медицинской службы Орбели за долгий срок пребывания в начальственных должностях ничем зазорным себя не запятнал, его научные заслуги высоко ценили ученые. Единственный грех Орбели заключался в том, что он -- не сторонник Лысенко. И вердикт ЦК партии был суровым. 15 сентября Маленков пишет резолюцию на письме из Академии наук: "На Секретариат". К письму была приложена справка Отдела пропаганды и агитации ЦК партии, подписанная А.Кузнецовым и Ю.Ждановым, что вопрос об Орбели "должен быть решен на общих основаниях" (188б). 13 декабря 1948 года Академию Наук извещают, что Секретариат ЦК партии просьбу Академии наук отклонил (188в). Но все-таки положение Орбели нельзя было даже отдаленно сравнить с положением ученых-генетиков, лишившихся работы.

30 ноября 1948 года тот же Бруевич направляет Шепилову документ с грифом "Секретно", в котором подробно объясняет, как АН СССР выполнила распоряжение партии и кого из ведущих ученых уволили с их работы (в приложенном списке фигурируют фамилии 36 ведущих биологов, работавших в московских и ленинградских институтах академии). Затем Бруевич просит партийные органы "дать указания соответствующим министерствам об использовании на работе вышеуказанных сотрудников" (188г). Правда, предложения о трудоустройстве касались лишь 19 из 36 поименованных ученых. Меры, которые академия предлагала применить к цвету советской науки иначе как драконовскими назвать нельзя: докторов наук и профессоров предлагали отправить трудиться, во-первых, не по специальности, а, во-вторых, подальше от Москвы -- в совхоз в Молдавии, в Карело-Финскую ССР, на Крымскую базу АН СССР, в Дагестан, на Дальневосточную и Сахалинскую базы АН, в колхозы и совхозы Министерства сельского хозяйства СССР, в психиатрическую больницу Минздрава СССР. Но и эти "индульгенции" советские инквизиторы были готовы дать только половине уволенных, остальным грозило тунеядство (а за ним маячили сроки и лагерное содержание).

ЦК партии рассмотрело это письмо-просьбу и утвердило предложения, но только в отношении пятнадцати из девятнадцати ученых (188д).

Из сельскохозяйственной и биологической науки эпидемия гонений перекинулась в область наук медицинских. 15 сентября газета "Медицинский работник" была целиком посвящена специальному расширенному заседанию Президиума Академии медицинских наук СССР, названному "Проблемы медицины в свете решений сессии ВАСХНИЛ". Заседания проходили два дня -- 9 и 10 сентября. Открывший прения Президент АМН СССР Н.Н.Аничков в присутствии высокого гостя -- Т.Д.Лысенко сказал: