Власть и наука

Но и после такого заявления его принялся добивать Ольшанский, обвинивший Гершензона в том, что в его работах была не мешанина разных взглядов, как пытался представить Гершензон, а "последовательный вейсманизм".

Конечно, очень тяжелым было положение членов партии. От них по партийной линии требовали непременного покаяния и отказа от прежних взглядов. Иначе с партией пришлось бы проститься не по своей воле, а там еще неизвестно, не замаячила ли бы перспектива лагерей и тюрем. Подавляющее большинство пошло по пути вынужденного признания ошибок. Так, 15 августа в "Правде" было напечатано письмо Жебрака, датированное 9 августа (151). Антон Романович писал:

"До тех пор пока нашей партией признавались оба направления в советской генетике... я настойчиво отстаивал свои взгляды, которые по частным вопросам расходились со взглядами акад. Лысенко. Но теперь... я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии" (152).

Естественно, от научного работника такого ранга как Жебрак, одного лишь согласия с линией ЦК партии было мало. Это он хорошо понимал, поэтому постарался провести дальше в письме три линии: /1/ признать ошибочность взглядов Вейсмана, сославшись также на ряд цитат из своих работ по этому вопросу; /2/ показать, что в своих экспериментах он только и занимался тем, что пытался изменять гены разными воздействиями, а, значит, не был сторонником неизменности генов ("я стремился и стремлюсь осуществлять девиз Мичурина: "Не ждать милостей от природы: взять их у нее -- наша задача", и девиз Маркса: "не только объяснять мир, но и переделывать его"") и /3/ отметить получение им перспективных для селекции линий пшениц. Иными словами, он не осуждал людей, не бичевал себя, не распинался о том, как он в жизни ошибался, и уж, разумеется, ни на кого своих ошибок не сваливал. Он повторил в конце письма еще раз:

"... я, как член партии и ученый из народа, не хочу, чтобы меня считали отщепенцем, не хочу быть в стороне от выполнения благородных задач ученых своей Родины. Я хочу работать в рамках того направления, которое признается передовым в нашей стране, и теми методами, которые предложены Тимирязевым и Мичуриным" (153).

Это заявление не удовлетворило руководящих товарищей. Под ним было напечатано почти такое же по размеру заявление "От редакции", в котором прежде всего было сделано важнейшее уточнение: было сказано, что Жебрак ошибается, когда упоминает о будто бы имевшем место признании партией двух направлений в генетике. Редколлегия газеты -- органа ЦК партии объявляла, что партией признавалось и признается только мичуринское учение. Затем было заявлено о пяти неверных утверждениях Жебрака: фальшивым названо заявление Жебрака о его расхождениях с Вейсманом; неискренним было названо признание им Мичурина; отмечалось, что

"у проф. А.Р.Жебрака имеется тенденция противопоставить учение И.В.Мичурина работам академика Т.Д.Лысенко и других мичуринцев" (154).

Слова Жебрака о положительных результатах его работ с пшеницей были расценены как хвастливые и сами достижения обозваны "мнимыми". Заканчивался весь этот разнос тем, что редакция приняла заявление Жебрака "к сведению, а последующая работа профессора А.Р.Жебрака покажет, насколько это заявление является искренним". Ждать чего-либо хорошего после такой реакции было нечего.

Редакция главной партийной газеты выдавала этот грубый отзыв за свое мнение. На самом же деле письма двух академиков -- А.Р.Жебрака и Б.М.Завадовского -- перед их публикацией -- были направлены на рассмотрение Лысенко. Он ответил в ЦК резко отрицательным отзывом, особо указывая на то, что оба ученых не принесли извинений ему лично, не раскаялись и не поклялись служить делу мичуринцев:

"...раньше [они] высмеивали учение Мичурина, теперь же почувствовали, что выступать прямо против учения Мичурина неудобно.

Поэтому они делают все, лишь бы доказать, что их менделевско-моргановские взгляды не расходятся с учением Мичурина. Учение Мичурина хотят подогнать под менделизм-морганизм...

В заявлениях прямо не говорится, что они не согласны с работами Лысенко, но в этих же заявлениях и не указывается, что они согласны с моими работами.

Тт. Жебрак и Завадовский замалчивают коренной вопрос наших разногласий -- наследование растениями и животными приобретенных под действием условий жизни свойств и признаков.

Простите за нескромное письмо, но я считал своим долгом для пользы дела развития мичуринского учения об этом сказать" (155).

Это мнение Лысенко, отправленное 14 августа в ЦК партии Шепилову и редактору "Правды" П.Н.Поспелову и решило судьбу ученых. Уже на следующий день "Правда" разразилась изложенным выше разносом Жебрака. Он оставался после этого долгое время безработным.

Решение Политбюро ЦК ВКП(б) об увольнении Немчинова и Жебрака и их замене Столетовым и Лысенко, как было указано, предшествовали приказу министра высшего образования СССР С.В.Кафтанова (156), поэтому приказ о снятии их с работы был только формальностью для вида. Такой же формальностью было решение нового директора Столетова о закрытии жебраковской лаборатории (157). Жебрак все-таки не оставлял надежды сохранить работу. Он написал прочувствованное письмо лично Сталину (158), добавив к нему письмо секретарю Сталина Поскребышеву с просьбой "доложить товарищу Сталину мое письмо" и передал его в секретариат ЦК 3 сентября (159). Поскребышев письмо просмотрел, отчеркнул на нем три параграфа, в которых Жебрак объяснял, на каких проблемах он хотел бы сосредоточиться ("на выведении неполегаюших сортов озимой пшеницы, хорошо пригодных для выращивания на высоком агротехническом фоне и для комбайновой уборки", "мне удалось создать совершенно новые типы пшеницы -- этой важнейшей культуры земли", "я очень прошу, ...чтобы мне предоставили возможность продолжать научную работу в Тимирязевской с.х. академии"). Однако неизвестно, было ли письмо показано Сталину, потому что на углу письма Поскребышев написал направление "Тов. Маленкову", однако Маленков спустил письмо Жебрака (и одновременно краткое письмо Дубинина на имя Сталина) на рассмотрение двух чиновников -- министра с.х. Бенедиктова и зав. сельхозотделом ЦК А.И.Козлова (160). Козлов с ответом не задержался. Ответ был простым:

"Сельхозотдел ЦК ВКП(б) считает нецелесообразным продолжить профессору Жебраку работу и сохранить за ним полевую базу и лабораторию в ТСХА..." (161).

К мнению партийного начальника, разумеется, присоединился и Бенедиктов, который только летом этого же года осмотрел посевы пшениц Жебрака и дал им высокую оценку16.

Иосиф Абрамович Рапопорт, тоже член партии, решил поступить иначе. После партийного собрания, принявшего решение об исключении его из партии, он не стал бороться за сохранение членства в партии, а явился в райком и выложил партбилет на стол17. .

Полоса массовых увольнений прокатилась по всем университетам, по большинству сельскохозяйственных, медицинских, педагогических, лесных, пищевых и других вузов, по многим научным учреждениям. Всего было уволено в стране около трех тысяч ученых-биологов (163). Это была настоящая эпидемия варварских гонений на науку. Русская генетика, давшая образцы великолепных исследований, признанных во всем мире, прекратила свое существование. Над биологическими науками опустилась черная ночь. Никто в то время не мог знать, как долго эта ночь продлится, хватит ли жизни, чтобы дождаться рассвета. Находились люди даже среди проницательных ученых, которые считали, что пройдет много десятилетий, прежде чем развеется кошмар этой вальпургиевой ночи.

Газеты и журналы наполнились статьями, изобличающими врагов "настоящей" науки. Отовсюду, начиная с центра и до самых далеких окраин, маленьких селекционных станций, сортоучастков, станций защиты растений и тому подобных учреждений, всех честных, сколько-нибудь самостоятельных научных сотрудников методично изгоняли и заменяли разом всплывшими наверх "сторонниками мичуринского учения".