Екатерина II. Зрячее счастье

Третья редакция «Записок», относящаяся к 90-м гг. XVIII в., начиналась многозначительным рассуждением о счастье и несчастье, которого не было в первых списках:

«Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, незамеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения. Что бы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм:

Качества и характер будут большей посылкой;

Поведение — меньшей;

Счастье или несчастье — заключением.

Вот два разительных примера.

Екатерина II,

Петр III». [7]

Это начало императрица приписала как бы, подводя итоги своей долгой жизни и многолетнего царствования, ставшего целой эпохой в русской истории.

2

У зеркала

Что же позволило царице поставить такой победный аккорд именно в годы невзгод и испытаний? Что заставляло Екатерину II думать о себе как о счастливом человеке тогда, когда кругом в зыбком вихре, поднятом французской революцией, кружились осколки корон и вдребезги разбитых тронов, когда резкие звуки Марсельезы, доносясь до Петербурга, начинали смахивать на разбойничьи песни пугачевцев?

Дело в том, что пожилой даме, мирно раскладывающей пасьянс со своими старыми камер-фрау за наборным столиком в Зимнем дворце, было что противопоставить любому надвигающемуся хаосу. Это была она сама.

На одном из портретов кисти голландского живописца В. Эриксена Екатерина II изображена у огромного зеркала в тяжелой золоченой раме. Императрица смотрит на зрителя, а мы можем наблюдать ее одновременно в профиль и фас. Сзади, за небрежно откинутой бархатной драпировкой еще одно зеркало, оно тоже ловит и бесконечно умножает изображения государыни. Создается впечатление, что куда бы не повернулась Екатерина, она повсюду увидит самое себя.

Художественный образ весьма точен. С юности будущая «владычица полумира» проявила углубленный интерес к своей личности. Она оставила множество разрозненных заметок на этот счет, как сделанных для себя, так и созданных специально в расчете на того или иного корреспондента. В письмах к философам Вольтеру, Дидро, Гримму, доктору Циммерману, историку де Мельяну, на страницах воспоминания, в коротких записках по разным предметам императрица то и дело возвращается к оценке своего характера и жизненных принципов.

Даже на обратной стороне оборванного листка, содержавшего эпитафию на смерть в 1778 г. любимой собачки сира Тома Андерсона, Екатерина II, обожавшая посмеяться, пишет свою собственную надгробную надпись, раскрывая для потомков главные черты своей личности: «Здесь покоится тело Екатерины II… Она приехала в Россию, чтобы выйти замуж за Петра III. 14 лет она составила тройной план: нравиться своему супругу, Елизавете и народу — и ничего не забыла, чтобы достигнуть в этом успеха. 18 лет скуки и одиночества заставили ее много читать. Вступив на русский престол, она желала блага и старалась предоставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она охотно прощала и никого не ненавидела. Снисходительная, жизнерадостная, от природы веселая, с душою республиканки и добрым сердцем она имела друзей. Работа для нее была легка. Общество и искусства ей нравились». [8]

В этом коротком проекте эпитафии на собственной могиле есть все основные пункты, вокруг которых обычно крутится рассказ о жизни и царствовании императрицы. Ни один исследователь не миновал вопроса о средствах достижения Екатериной успеха при русском дворе, о ее амбициозных планах, составленных в столь раннем возрасте, о тяжелых годах супружества, о влиянии оказанном на мировоззрение будущей государыни книгами, к которым она поначалу обратилась от скуки и одиночества. Множество научных перьев сломано в дискуссиях об искренности и неискренности желания Екатерины II наделить своих подданных «счастьем, свободой и собственностью», о степени реализованности и вообще реализуемости ее проектов. И, наконец, о том, как республиканка «в душе» стала одним из самых могущественных русских самодержавных государей.

Вероятно, ответы на все эти вопросы живо волновали саму Екатерину, иначе она не пыталась бы столь часто прибегать к анализу своего «я». Одним из способов заглянуть в тайные глубины собственной души было для нее обращение к детским воспоминаниям. Стержнем этих воспоминаний, как мы увидим, являлся постепенный процесс осознания маленькой Софией себя как женщины. Более того, как своеобразной и очень яркой женской личности. Мы предлагаем читателям вместе с нами взглянуть на образ императрицы Екатерины именно через этот магический кристалл.

3

Штеттин — маленький город

«Зачем вам Штетин? — писала в 1776 г. Екатерина II своему старому корреспонденту барону Мельхиору Гримму, узнав, что он собирается побывать у нее на родине. — Вы никого там не застанете в живых… Но если вы не можете освободиться от этой охоты, то знайте, что я родилась в Мариинском приходе, что я жила и воспитывалась в угловой части замка и занимала на верху три комнаты со сводами возле церкви, что в углу. Колокольня была возле моей спальни… Через весь этот флигель по два или по три раза в день я ходила, подпрыгивая, к матушке, жившей на другом конце. Впрочем, не вижу в том ничего занимательного. Разве, может быть, вы полагаете, что местность что-нибудь значит и имеет влияние на произведение сносных императриц? В таком случае вам надо предложить прусскому королю, чтоб он завел там школу и рассадник в этом вкусе». [9]

Не смотря на весь шутливый тон, с каким императрица обычно говорила о годах своего детства, казалось, не предавая им особого значения, в мемуарах она уделяет раннему периоду жизни самое серьезное внимание. Когда Екатерина думала и писала наедине с собой, уже неуместны были замечания вроде брошенных Гримму: «Со временем станут ездить в Штетин на ловлю принцесс, и в этом городе появятся караваны посланников, которые будут там собираться, как за Шпицбергеном китоловы». [10]

В третью, наиболее позднюю редакцию «Записок» императрица специально вставляет страницы, посвященные детству, описанию людей, которые ее окружали и влияния, оказанного на нее этими людьми. Известно, что основные черты человеческого характера закладываются именно в раннем возрасте. Вот почему даже младенческие впечатления кажутся психологам столь важными для объяснения поведения и нравственного облика человека.

В Век Просвещения европейское, а следовательно и русское дворянское общество начинает медленно осознавать ценность человеческого детства как такового. Вместо маленьких взрослых в застывших позах на портретах появляются, наконец, дети с игрушками, возникает понятие особой детской комнаты в доме, в популярных журналах целые полосы посвящаются вопросам детского воспитания, масоны в ложах произносят нравоучительные речи и сочиняют статьи о воспитании «совершенного человека». [11]

Этот процесс наиболее ярко проявился на грани XVIII и XIX вв. Но для Екатерины, как и для некоторых ее наиболее одаренных современников (например, известного русского просветителя Ивана Ивановича Бецкого, оказавшего на императрицу серьезное влияние именно своими воспитательными идеями), ценность детских впечатлений стала очевидна гораздо раньше. Так, Бецкой в конце 60-х гг. писал о значении внутренней атмосферы, царящей в доме, для воспитания здоровой человеческой личности: «Отвергнуть надлежит печаль и уныние… Быть всегда веселу и довольну, петь и смеяться есть прямой способ к произведению людей здоровых, доброго сердца и острого ума». Напротив, розга, применяемая при воспитании ребенка, может навсегда надломить развивающуюся личность маленького человека. От побоев детей «вселяется в них подлость и мысли рабские, приучаются они лгать, а иногда и к большим обращаются порокам». [12]