Столыпинская утопия в контексте истории (СИ)

1911 г.)

Или: "Общество охранения народного здравия собрало представителей 22-х общественных петербургских организаций с целью обсудить, как организовать врачебно-продовольственную помощь тем губерниям, население которых гибнет от голода..." ("Н.В." от 23 окт.1911 г.) Или: "Голод в Западной Сибири выгнал оттуда иностранных предпринимателей маслоделов. Впрочем, население голодных районов покуда не унывает. Корреспондент, объехавший некоторые местности Екатеринбургского уезда, записал следующую песенку:

А мы хлеб пропьем - побирать пойдем, А куски поберем - и куски пропьем! Не подаст никто - голодать будем, А и смерть придет - помирать будем!"

("Н.В." от 23 окт.1911 г.)

Помимо перечисленных голод распространился на уезды Казанской и Саратовской губерний... Однако с 1909 года в России начался промышленный подъем, которому также способствовали аграрные преобразования, поскольку разоренное крестьянство устремлялось в город и удовлетворяло растущую потребность промышленности в рабочей силе. Производство угля и стали с 1909 по 1913 год возросло примерно на 40%, увеличилась продукция станкостроения, сооружались железные дороги. При всем том основной своей цели - создания слоя зажиточных хозяев, опоры царя и отечества, реформа не добилась, так как не учитывала психологии и экономических интересов крестьянства. Перед Первой мировой войной лишь четвертая часть крестьян вышла из общин и вела хозяйство самостоятельно, остальные пополнили ряды деревенских бедняков или образовали в городах широкий слой люмпенов. В итоге наряду со сравнительно небольшим количеством фермерских хозяйств, многие из которых разорились в годы войны, в деревне стремительно увеличилось число бедняков и батраков, явившихся впоследствии, как отмечал Ленин, "социальной опорой большевиков". Крестьянские же, да и рабочие массы, лишь недавно переместившиеся из деревни в город, были благодатной средой для восприятия марксистско-ленинской идеологии в ее предельно вульгаризированном варианте. Как отмечает известный исследователь этого вопроса Р.Е.Джонсон, "наложение сельских и городских раздражителей и пристрастий способствует возникновению особенно взрывоопасной смеси". Столыпинская реформа, вызвавшая быструю дифференциацию общества и дальнейшее обнищание крестьянства, стала важнейшей предпосылкой образования в России такого рода "взрывоопасной смеси". В условиях военного времени, когда все общественные противоречия были обострены до предела, эти два слоя - беднейшее крестьянство и городской, в значительной части люмпенизированный пролетариат - дали возможность столь малой по численности партии большевиков не только захватить власть в октябре 17-го, но и выиграть гражданскую войну. Кстати, ни Колчак, ни Деникин не смогли сгладить остроту аграрного вопроса на завоеванной территории. Очевидно, поэтому они испытывали острую нехватку в рядовом составе, а Добровольческая армия одно время и вовсе называлась "офицерской". Столыпин, безусловно, фигура трагическая. Он мечтал о "Великой России", но его реформа сделалась одним из главных источников случившихся вскоре "Великих потрясений". Руководствуясь отдаленными идеалами, он не учитывал значительности и серьезности происходящих вокруг событий. Провозгласив лозунг "Вначале умиротворение страны, а затем реформы", он рассчитывал на спокойные 20 лет, тогда как новая революция была уже на пороге. Пытаясь искусственно, в короткие сроки создать на российской почве среднее сословие, которое не было для нее органическим, в отличие от западных, иными путями развивавшихся государств, Столыпин возбудил недовольство крестьянских масс, что впоследствии, в годы Первой мировой войны, усугубило и без того сложную ситуацию, а затем решило исход гражданской войны. Наконец, стремление Столыпина во что бы то ни стало оставить неприкосновенным помещичье землевладение, но при этом сохранить империю и даже добиться ее процветания, носило достаточно иллюзорный характер. В связи со всем этим вряд ли можно считать Столыпина дальновидным государственным деятелем, скорее, его следует отнести к разряду разнообразных утопистов, переполняющих российскую историю с давних времен и по наши дни. Но так уж вышло, что русские утописты - не чета зарубежным. Пока те, наморщив лоб, излагают свои взгляды в толстых фолиантах, будь то Фурье или даже Маркс, отечественные усердно внедряют в жизнь как их теории, так и свои собственные. Разумеется, в длинной веренице славянофилов, народников, анархистов, эсеров, меньшевиков, большевиков и пр. и пр. фигура Столыпина занимает особое место. Однако при всем своеобразии его утопия не составляла исключения. Как и всякая другая, она не могла стать реальностью, но при этом требовала от народа для своего воплощения в жизнь многотерпенья, непомерных усилий и жертв. В итоге она, как и всякая другая, захлебнулась кровью, чтобы вскоре смениться новой. На сей раз утопией светлого будущего - коммунизма. А последняя - следующей, и тоже "светлого будущего", но теперь уже - капитализма... К сожалению, утопии связаны не только с прошлым или будущим, они давно уже захватили прочное место в настоящем. Предпринятая на наших глазах еще одна утопическая попытка стремительного преобразования тоталитарного государства в демократическое, централизованной экономики - в рыночную путем школярского перенесения западного опыта на российскую почву опять потерпела поражение. Она привела к экономическому хаосу, обнищанию населения, разграблению страны и передаче власти от Политбюро КПСС в руки всесильной, поразительно быстро выросшей, тесно связанной с мафией олигархии. Однако, может быть, хватит? Не слишком ли много утопий для "одной, отдельно взятой страны?" Не пора ли прекратить эксперименты, являющиеся плодом умозрительных теорий, и научиться у того же Запада, и в первую очередь у молодой динамичной Америки, искусству конкретно мыслить, учитывать многофакторность жизни, исходить из реалий прошлого и настоящего. Это и было бы, вероятно, важнейшим уроком, который сегодня можно извлечь из преимущественно негативного опыта Столыпина.