Точка опоры

Теперь, слава богу, он ехал один. И спешил в Москву на встречу Нового года.

Разволновавшись, долго не мог заснуть, а когда сон сморил, приснилась Человечинка. Будто итальянская мадонна спустилась к нему из багетной рамы. Только на руке держала не младенца, а голубя. И птица ворковала: "Здравствуй!.. Здравствуй, дор-рогой!.." Сердито плескалось море о камни, гнулись до земли листья пальмы и вдруг скрыли ее. Метался по густой роще не нашел. Звал - не дозвался.

Проснувшись, глянул в окно. За ним бушевала вьюга, кидала на стекло снежную крупу.

Над умывальником долго плескал в лицо пригоршни холодной воды. Вернувшись в купе, вставил папиросу в янтарный мундштук, закурил, задумчиво спрашивал себя:

"Как же с ней дальше?.. На "ты", как она в тот раз на Откосе, или на "вы", как при чужих людях? Алеша Окулов, молодой актер, вспоминая швейцарскую гору, Человечинку называет Юнгфрау. За что так? За стройность, красоту и строгую недоступность. Но она ведь не ледяная. В душе у нее огонь. Так как же с ней?.. Пожалуй, сделал правильно в приписке к рассказу "Человек", обратившись к ней на "вы". Пока лучше так..."

5

В Художественный Горький приехал перед началом новогоднего бала. В начищенных сапогах, в новенькой длинной шерстяной косоворотке, перетянутой неизменным кавказским пояском.

В тесном вестибюле уже было шумно. Едва успел скинуть пальто, как к нему, лавируя между разнаряженными гостями, устремился с широко раскинутыми руками Саввушка Морозов, во фраке и галстуке бабочкой.

- Алешенька! - Обнял и трижды поцеловал в щеки. - Как я рад!

- Я тоже, - ответил Горький взаимностью на его поцелуи.

- С Новым годом, дорогой! Пусть он принесет большое счастье! А нашему театру от тебя новую пьесу. Можно надеяться?

- Надеждами живем. - Горький потянул в сторону один ус, потом второй. - Здесь для меня дом родной. Ей-богу, правда. Не преувеличиваю.

- День сегодня особенный, такого Нового года я не помню: будет Антон Павлович!

- Все-таки расстался с теплой Ялтой?

- Говорит, с мокрой. Опять покашливает. А Новый год не мог себе представить без снега.

- Понимаю его... Только не простудился бы...

- Обещал быть Шаляпин.

- Федору я чертовски рад! Большущий он Человечище!

- А ты, - Морозов, отступив на шаг, окинул Горького мягким взглядом, - все такой же. - Задержав глаза на его лице, сам себе возразил: - Нет, сегодня не такой. Сияешь, как новенький десятирублевый золотой! А глаза взволнованные. Не случилось ли чего? Один приехал? Без Катерины Павловны?

- Один, яко юноша, - рассмеялся Горький. - Так уж получилось... Но вот среди своих... - И вдруг заторопился: - Извини великодушно. Надо повидать...

"К ней, - догадался Савва. - Под Новый год - за новым счастьем!"

Направляясь за кулисы, Горький думал только об одном - не опоздать бы... Увидеть бы наедине... И до встречи унять сердце. Колотится, анафемское...

Широко шагал по пустому коридору, между дверей артистических уборных. Не встретить бы тут никого. Не задержали бы разговором... А дверь к ней он найдет даже с закрытыми глазами. Остается несколько шагов...

Но за дверью голоса. Один знакомый. Неповторимо приятный, мягко бархатистый голос Качалова. А второй?.. Ну что же, придется пожать ей руку при них... А рукопись когда?.. Может, почувствуют себя лишними и поспешат уйти... Хотя с Качаловым надо бы поговорить...

Вышел незнакомый человек. Удлиненное лицо с незаметными скулами, серо-синие глаза, черные кудерьки на высоком лбу, аккуратно подстриженная бородка... Фрак, словно сшитый не по мерке, висел на его плечах. За незнакомцем - Василий Иванович. Стройный, элегантный, радостный.

- О-о, Алексей Максимович! Я несказанно счастлив видеть вас под Новый год! Вы как новорожденный месяц в ясном небе!.. Да, - спохватившись, придержал своего спутника за рукав, - познакомьтесь. Это Иван Сергеевич... Полетаев, - с заминкой припомнил новую фамилию, - наш добрый гость. А это...

- Горького и представлять не надо, - улыбнулся гость Качалова, названный Иваном Сергеевичем, и долго не отпускал руку писателя. - Я поклонник вашего таланта. С ваших первых строк. С "Макара Чудры". Как многие, восхищен "Буревестником". Уж очень он ко времени.

- Рад, что ко-о времени...

Услышав приятный сердцу нижегородский говор, Мария Федоровна встрепенулась и широко распахнула дверь.

- Кого я вижу! Вот нежданный!.. Хотя нет, долгожданный и самый желанный гость.

Поспешно поклонившись собеседникам, Горький шагнул через порог и обеими руками схватил вдруг запламеневшую руку Андреевой, а та, зардевшись, продолжала жарким голосом:

- Не то говорю... Не гость, родной те-а-тру человек.

- Только те-а-тру, а...

- А я не составлю исключения...

Горький, кивнув головой на дверь, спросил, кто этот Полетаев, с которым его познакомил Качалов.

- А вы не узнали?! Мне почему-то казалось, что видались с ним в нашей квартире.

- Никогда в жизни. Память на лица у меня неплохая.

- Хорошо, что ничего не приметили.

- Только то, что он не Полетаев.

- Не в этом дело. Он загримированный. Правда, удачно? Я узнала бы его только по глазам. Вот фрак великоват - не могли подобрать другого.

- Вы меня заинтриговали. Если не тайна...

- От вас, милый друг, у меня давно нет тайн. - Мария Федоровна, приятно пощекотав пышными волосами щеку Горького, шепнула: - "Искра" к нам в первый год шла через него. Это, - понизила шепот, - наш Грач, Бауман.

Вот как! Вот где свела судьба с одним из тех редчайших смельчаков, которым удалось из киевской тюрьмы бежать за границу. К Ленину! А теперь, значит, снова от него сюда. Конечно, для подпольной партийной работы.

Андреева подтвердила:

- Ему поручено создать здесь Северное бюро ЦК. Наше, большевистское! И он уже действует. Но вот беда, - "гончие" напали на след. На рождестве я прятала его у себя в бельевом шкафу. А сегодня опять тащились за ним. Едва успел укрыться здесь.

"Так вот он какой, Грач! С высоким полетом! Из буревестников! - думал Горький. - Жаль, что цензурные башибузуки не пропустят о таких героях ни строчки. А порасспрашивать его следует. Хотя бы только о побеге".