Всадники

- Вкусно? - наклонился к нему Севка.

Кивком ответил мальчик: мол, вкусно!

- Нет, ты скажи: "Да!"

Помедлил Назарка, опять поглядел на Севку, хлопая густыми ресницами, и произнес:

- Ва!

- Не "ва", а "да"! - поправил Севка и, погладив неровно остриженную ножницами большую Назаркину голову, начал кормить его с ложки. Назарка ел, причмокивая.

- Скажи на милость! - удивился отец. - То было хоть силком в него вливай, в заморыша, а сейчас вон как трескает.

- А он и не заморыш! - возразил Севка. - Он хороший. Правда, Назарка?

- Пвав... Пвав... - Мальчик застеснялся и спрятал свою круглую голову у Севки под мышкой.

Что-то словно дрогнуло, затеплилось в суровом лице хозяина. Иначе как-то посмотрел он на сына, на Севку. Хотел уж было пододвинуть стакан, налить Севке ради первого знакомства "николаевской". Но раздумал. Налил себе и залпом выпил, запрокинув голову.

- Живем не как хочется, а как бог велит, - повел разговор захмелевший Егор Лукич. - Побудешь в Гусаках - всяких былей и небылиц наслушаешься. К примеру, про меня. Да и про все наше семейство... Больше небылиц, потому как люди завидуют. А чему тут особенно завидовать? Если не лодырь да с головой, то в нашей стороне любой может прожить безбедно. Скажу тебе без утайки: тут куда ни плюнь - повсюду серебряные рубли, а то и золотые червонцы рассыпаны. Только не будь слеп да умей подбирать... Земля хлебородная, реки полны рыбы, а про тайгу и говорить нечего. Правда, надо с умом. Ты спервоначала выжги тайгу, потом раскорчуй, распаши и будешь с пирогами. Но если ты дурак - не видать тебе пирогов. Пока пирогов дождешься - у тебя от натуги пуп развяжется, наживешь грыжу, будешь кровью харкать. Тайга, она тоже не родная мать...

Из рассказа хозяина явствовало, что дед его, Демьян Ржаных, не был дураком и потому стал первым в Гусаках хозяином.

Вышел как-то Демьян Ржаных среди ночи с фонарем коней проведать. Видит: над головой сквозь сено, наметанное на жерди, чья-то нога торчит, обутая в растоптанный лапоть. Он - в горницу, двустволку со стены, взвел курки и снова в хлев: "А ну слезай, варнак, сейчас стрелю!"

Думал, там один прячется, а их оказалось четверо. Слезли, пали перед Демьяном на колени: "Не выдавай ради Христа, озолотим!"

Другой бы выдал: за беглых каторжников - тюрьма! Но Демьян рисковый был. "Так и быть, укрою вас, но и вы мою доброту помните..."

- Теперь люди разное болтают про деда, - продолжал хозяин. - Мол, Демьян Ржаных паук, шкура, чужими руками тайгу распахал. А если разобраться, так он же их от петли укрыл. Ну, поработали, спору нет, зато ведь и деду немалый риск. Нагрянул однажды урядник: донес кто-то все-таки! Так, мол, и так, Демьян, выдавай своих беглых да и сам собирайся в острог. Многие деревенские тогда возрадовались - недолюбливали деда. Только вышло не по-ихнему. За ночь урядник выпил с дедом четверть водки, сожрал полведра пельменей, а утром, шатаясь, вышел к своей повозке, грузно уселся, пробасил: "Счастливо оставаться, Демьян Артамонович!" "Счастливого пути, господин урядник, - ответил с ухмылкой дед. - Если случится бывать поблизости, заворачивай на пельмени".

Егор Лукич вылил остатки водки, одним духом опорожнил стакан и молча начал закусывать. А Севке хоть и неловко сидеть с уснувшим на коленях тяжелым Назаркой, но терпит.

- Как же те, которые с каторги? - спросил он. - Удалось им на родину пробраться?

- Какая там, к черту, родина! - усмехнулся хозяин. - Дал им дед харчей, счастливого пути пожелал. А урядник в тайге и захватил всех четверых. Как все равно сторожил, шельмец! Уряднику за усердие - медаль, а дед огрузился зерном с той распаханной земли. Всю зиму возил по санному пути на двух пароконных подводах то в Тобольск, то в Тюмень. Туда везет с сыном Лукой, с моим, значит, отцом, мешки пшеницы в розвальнях, а обратно - золотые за пазухой.

Весь в деда вышел и отец Егора Лукича. Когда остался хозяином, решил строить мельницу. Деньги, какие были накоплены, все вбил в эту стройку да и занял еще немало. Соседи посмеивались: "Не зарывайся, Лука, прогоришь!" Он помалкивал, свое разумел. А когда застучало мельничное колесо, те же соседи к Луке с поклоном: "Не откажи, Демьяныч, смели".

Закрутились жернова, горячей струей потекла мука, а в кованый ларец Луки Ржаных со звоном посыпались те самые серебряные рубли и золотые с орлами червонцы, которые по сибирской стороне рассыпаны.

- Думалось, так оно и будет во веки веков: от отцов к сыновьям, от отцов к сыновьям, - вздохнул Севкин хозяин. - А вышло не так: младший мой от первой жены, Митькой звать, вдруг заноровился, как необъезженный жеребец. Я его в Тобольске содержал, в гимназии. Достаток позволял пускай, думаю, будет пограмотнее. А он, шельмец, начитавшись разных там книг, возьми и скажи мне: "Неправильно живешь. Стыдно так жить!" Это мальчишка-то, недоросток, мне, родному отцу! Ну, я в сердцах и высек его ремнем, умника. И что ж ты думаешь? Сбежал!.. Спустя годы, уже после революции, видели его будто бы аж под Москвой. Формировался там полк Красной гвардии, так Митька в том полку комиссаром!.. А старшой, Павлушка, тот где-то на германском фронте потерялся. Не ведаю, живой ли. Остался в наследниках вот этот Назар. Пустое место, а не наследник.

Хоть и захмелел Егор Лукич, но ума не пропил. Про старшего сына сказал не все. Действительно, Павел Ржаных воевал на германском фронте, даже был ранен, но не потерялся. Недавно верный человек из далекой Читы привез Егору Лукичу секретный поклон от сына. Верой и правдой служил Павел белогвардейскому атаману Семенову.

Глава X

ТРЕВОЖНАЯ СЫТОСТЬ

Верстах в двух от Гусаков, при впадении невзрачной таежной Крапивни в неоглядный разлив Тавды, стояла мельница братьев Ржаных. Двухэтажная, под железной крышей, с маленькими и редкими оконцами. Севка ее издалека услышал, а потом уж и увидел.

Вслед за хозяином он ступил на мост и даже заробел с непривычки. Показалось, что перегороженная щитами плотины, поднятая на добрых полторы сажени Крапивня чуточку еще поднажмет и разметет все на своем пути: полетит кверху тормашками этот мост, который мелко дрожит от напора, а вместе с ним и Севка, и Егор Лукич.

В узкую щель, образованную чуть приподнятым щитом, с шипением устремлялась вода и неслась по наклонному позеленевшему от тины желобу. Обрушиваясь на лопасти огромного колеса, она закипала и с шумом низвергалась в черную тень. Мерно крутилось грузное колесо, надетое на вытесанный из неохватного бревна восьмигранный вал, уходивший сквозь прорезанное в срубе отверстие внутрь, где твердые, янтарно-золотистые зерна превращались в пахучую муку.