Всадники

А из ворот - та девчонка, Жара.

- Ты куда это, шит колпак? - улыбается, как знакомому.

Будто на стену налетел, остановился Севка. Хлопнул себя ладонью по лбу, постоял секунду, припоминая.

- Слово - серебро! - выпалил. И - мимо. Лишь на другой стороне улицы оглянулся. За ним никакой погони, а девчонка все еще там. Стоит, как очумелая, смотрит вслед.

"Вон ты какая, Зина Лебяжина, - подумал Севка. - Барышня... Жар-птица! Походишь теперь за мной..."

Озадаченная девчонка, и верно, двинулась к нему. Но Севка сделал вид, что не заметил. Идет себе по направлению к вокзалу и чувствует, что она за ним. Чуть прибавил шагу - но и та не отстает на своих каблучках.

Оглянулся Севка, подождал.

- Говорила - чучело, а сама за мной, как на веревке, - усмехнулся он.

- Какой злопамятный... Слушай, откуда ты знаешь те слова?

- Какие?

- Про серебро...

- Просто так сказал.

- Нет, не просто! Один только человек знает, когда их говорить.

- Клава? - спросил Севка.

- Клава!

- Так она же их Зине говорила, а ты ведь Жара.

- Вот беспонятливый! Не знаешь, что есть клички?

И не подозревал Севка, каким неожиданным выстрелом прогремел над Зиной этот Клавин пароль. Всего лишь половина пословицы, а в ней целый мир. Тут и отцовский дом, и рояль в четыре руки, и родной человек сестра.

Быстро наигралась Зина в атаманшу над странствующими мальчишками, а когда опомнилась, поняла, что катится неведомо куда, как пущенное под гору колесо. Дом пустой, сестра неизвестно где, приходится жить как живется.

- Тебя как зовут? - спросила Зина.

- Севастьяном, а попросту Севкой. Кличку не догадался придумать.

- Расскажи мне про Клаву. Какая она теперь? - попросила Зина, словно и не заметив подковырки.

И Севка сменил гнев на милость. Из его рассказа явствовало, что бойцу в госпитале - чистый рай, если попадет в Клавину палату.

- Одно только тяжело - расставаться, - вспомнил он морозный март. Платок с себя да мне на шею... Другой, говорит, есть. Неправда, поди.

- Неправда! - подтвердила Зина. - А трудно ей там Сева?

"Трудно ли?" задумался Севка и долго молчал.

- Да нет. Не трудно! Чего не вытерпишь, если бойца в госпиталь плашмя несут, а в часть он идет на своих ногах? Например, дядя Мирон или дядя Микола. Встанут и опять будут биться за счастье, как велит товарищ Ленин.

Слушает Зина и удивляется. Она все надеялась, что придет кто-то большой и сильный - остановит несущееся под гору колесо. А пришел мальчишка. В лаптях, в полушубке с чужого плеча и шлеме с красной звездой. Малограмотный, а знает что-то очень важное, о чем она и не слыхала в своей гимназии. Может, он и есть тот рыцарь без страха и упрека, который виделся ей в мечтах?

- Ты теперь куда? - спросила Зина.

- На вокзал. Мне свой эскадрон догонять. Айда вместе!

- А примут?

"Верно! - спохватился Севка. - Девчонка... Но не бросать же ее".

- Примут, должно, - неуверенно сказал он. - Меня же принял командир, дядя Степан. И учился-то я всего три зимы, а ты ведь грамотная, Зина... Сам товарищ Ленин сказал, что после войны все ребятишки беспременно будут учиться, потому что грамотные нужны позарез.

- Так и сказал "позарез"? Это он кому сказал?

- Мне, - помолчав, ответил Севка. - Может, не этими словами, но смысл этот самый.

- Ты разве видел товарища Ленина?

- Не видел, - вздохнул Севка. - Но все равно он мне сказал. Вроде это было во сне, а как подумаешь - вроде и на самом деле.

- Поехали! - загорелась Зина. - Если и не примут, что я теряю, правда? Поезд когда?

- Ночью вроде, но, может, врут.

- Так я мигом за вещами - и на вокзал. Ой, что-то голова! дотронулась она до лба.

- Далеко это? Ты где живешь? - спросил Севка.

- Где живу? - запнулась Зина. - В бане, брат, на чердаке. С мальчишками. Может, видел: один в поповской ризе, а еще двое...

- Которые сапоги украли?

- Ага.

- Плюнь! - отрезал Севка. - Вещей там у тебя небось кот наплакал. Пошли на вокзал.

- Вещей-то и правда нет. Да вот карточку фотографическую мамину я под солому спрятала.

Поморщился Севка, пожал плечами: такую вещь и верно не бросишь.

Всю ночь прождал, не сомкнул глаз. Смотрел на вокзальные часы и недоумевал, где Зина. Может, раздумала? А может, та шпана не отпустила?

Утром решил искать. Найти, положим, и не хитро: городскую баню всякий укажет. А вот как повидать Зину? Те небось только и ждут случая содрать с него полушубок. Эх, нет оружия!

Подобрал на дороге камень с кулак, сунул в карман и, пока шел, все храбрился, подбадривал себя: "Трое против двоих. Подумаешь! Зина, хоть и девчонка, а все прикроет с тылу, как говорил в эскадроне дядя Андрей".

Как ни храбрился, а увидел баню без всякого удовольствия. Поглядел на дымившую трубу, почему-то вспомнилось занятое белыми село, где он тогда на тачанке с дядей Федором...

У калитки торчал одноглазый, заросший щетиной дворник. Выждал Севка, пока он куда-нибудь уйдет, прикинул, где может быть ход на чердак. Улучив момент, нырнул в калитку.

Взошел по скрипучей лестнице, отдышался, прислушался. Ни звука... Эх, была не была! Толкнул дверь.

Просторный, светлый чердак был пуст. Лишь у выбеленной известкой трубы лежала куча соломы. А на соломе вплотную к теплым кирпичам - Зина, накрытая до подбородка пальтишком. Осунулась и не узнать.

- Ты что? - наклонился Севка. - Почему не пришла?

- Захворала! Голова раскалывается.

- Простыла, наверно. Сейчас мы тебе температуру смеряем. Вот. На-ка градусник... Есть хочешь? У меня в кармане лепешки. Вкусные!

Зина только поморщилась.

- А где ж "квартиранты"? - огляделся Севка. - Ты вроде одна.

- Хо! Их и след простыл. Боятся заразиться.

Выждав, Севка взял у Зины термометр и тут же стряхнул.

- Ну? Сколько?

- Есть небольшой жар, - соврал Севка. - Где-то тебя сильно продуло...

- Может, и продуло, - согласилась Зина, зевая. - Извини, Сева, спать очень хочется...

Он посидел минут десять возле уснувшей Зины. Встал, накрыл ее поверх пальто охапкой соломы. Не проснулась!

- Спи! - сказал Севка и вышел.

Страх погнал его неведомо куда. Словно влез кто-то в Севку и кричит: "Беги, дурной, это не простуда, это тиф! Прочь от этого места, тут погибель!.."

Севка шагает, не разбирая дороги, едва сдерживает ноги, чтобы не побежать. Горько ему и нестерпимо стыдно, а ног не унять.