Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди

В то время, как контрразведчики искали террористов, их коллеги из 5-го Управления (идеология) разрабатывали новые операции против диссидентов. Однако с недавнего времени они вдруг стали замечать, что многие их тайные замыслы становятся известны противнику. «Уж не завелся ли среди нас «крот»?» — удивлялись сотрудники «пятерки» и тут же гнали от себя эту крамольную мысль — подобное казалось просто сумасшествием. Но «крот» в «пятерке» действительно существовал. Это был капитан КГБ Виктор Орехов. Поскольку его случай проходит по разряду уникальных, стоит более подробно осветить карьерный путь Орехова.

Орехов пришел в КГБ по собственной инициативе. После срочной военной службы в пограничных войсках он поступил в «Вышку» — Высшую школу КГБ имени Дзержинского. Учился на 2-м, самом престижном факультете: разведка и контрразведка. Поскольку этот факультет готовит специалистов для работы не только в стране, но и за рубежом, там студентов обучали иностранным языкам. Орехов в совершенстве овладел турецким. Однако при распределении его оставили на родине, поскольку «волосатой лапы», где надо, он не имел — потому и попал в Москворецкий райотдел КГБ в Москве. Начинал с младшего оперуполномоченного (звание — лейтенант), обслуживал Институт текстильной промышленности, где искал шпионов среди иностранных студентов. За несколько лет дослужился до капитана, после чего его перевели в Московское областное управление, все на ту же «пятую линию».

Все эти годы Орехов был на хорошем счету у начальства и изменять чекистским идеалам совсем не хотел. Он считался элитой общества: получал приличную зарплату (330 рублей), всюду входил без стука (чекист же!), никого не боялся. За хорошую службу был поощрен загранпоездкой — вместе с труппой Большого театра ездил в Японию. И вот этот, во всем благонадежный чекист внезапно стал сочувствовать диссидентам. По словам самого Орехова, произошло это не сразу, а постепенно — по мере того как он знакомился с соответствующей литературой, изымаемой у диссидентов. Он вдруг понял, что в этих книгах пишут про то, о чем люди давно шепчутся на кухнях: и про бардак в стране, и про разложение верхов. И он стал им помогать как мог: предупреждал о готовящихся арестах, возвращал изъятую литературу. В январе 77-го он, к примеру, предупредил о предстоящем аресте видного правозащитника Юрия Орлова, после чего тот на неделю исчез из дома. Причем его дом был под наружным наблюдением КГБ и там никак не могли взять в толк — как же Орлов сумел так ловко их провести? Они же не знали, что все это стало возможным благодаря деятельности «крота» в их рядах.

Артистка эстрады Клара Новикова в те январские дни лежала на сохранении в родильном доме на Шаболовке — у нее вот-вот должен был родиться ребенок от журналиста «Юности» Юрия Зерчанинова. Определили ее к одному из лучших столичных врачей в этой области — Владиславу Скопу (у него рожали жены Геннадия Хазанова, Полада Бюль-Бюль оглы и многих других звезд). Как вспоминает сама К. Новикова:

«Скоп счел нужным положить меня несколько раньше срока, чтобы я находилась под наблюдением врачей. И я ждала родов почти две недели. В моей палате лежали еще три женщины. Одна — самая молоденькая — на сохранении. И оказалось, что она работает в обувном магазине рядом с нашим домом, и я буду потом приходить к ней — Маше башмачки куплю. У другой женщины был металлический зуб, а третья слепой была.

И муж ее, который приходил каждый день, был слепой, а ребенка, к счастью, она родила зрячего. И когда ей приносили мальчика, постоянно просила приткнуть его к ее груди. Но что поражало меня — мальчик сам, как звереныш, нанюхивал мамину грудь и вцеплялся в нее.

А я не могла дождаться — когда же…

И старого врача, который приходил с трубкой и прикладывал ее к моему животу, непрестанно спрашивала:

— Когда, когда? А он говорил:

— Только бог знает, когда…»

В эти же дни в таком же «интересном» положении находилась и другая эстрадная артистка — Надежда Бабкина. Но в отличие от Новиковой она рожала ребенка, будучи не в самом лучшем расположении духа. Дело в том, что буквально за несколько дней до родов ей изменил супруг, и убитая горем женщина едва не покончила с собой. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:

«В принципе мы хорошо жили с Володей и до появления сына были абсолютно близки друг другу душой. А потом произошло то, чего ни одна женщина не может простить мужчине. Он мне изменил, к тому же в тот момент, когда я ждала ребенка. Малыш вот-вот должен, был появиться на свет. Мы жили в маленькой комнате. Однажды Володя привел в дом компанию, в которой была и его прежняя подружка. Я утомилась к вечеру и легла спать. Ночью проснулась от шума… Я была в шоке. Выгнала из квартиры их обоих. Не помня себя, бросилась к окну… Но вовремя остановилась, сказала: «Надя, стоп! У тебя ребенок. Все будет хорошо, замечательно. Забудь! Забудь все немедленно! И постарайся простить».

Бабкина родит в субботу, 15 января. Новорожденным окажется мальчик, которого назовут Данилой. На какое-то время это радостное событие примирит супругов, но, видимо, обида, нанесенная мужем, все равно будет кровоточить: в итоге спустя какое-то время Бабкина подаст на развод.

Владислав Дворжецкий продолжает лежать в Ливадийской больнице и, кажется, идет на поправку. 15 января он записал в своем дневнике следующие строчки: «Разрешили в кровати лежать как угодно! Сестры заулыбались. Но само разрешение официальное — это уже значит, что все сдвинулось! Сорок пять минус восемнадцать равно двадцати семи. Осталось двадцать семь дней! До двадцать шестого я должен хорошо научиться сидеть на стуле (долго)…»

А теперь из Ялты вернемся в Москву. Театральные круги столицы потряс скандал: из Театра сатиры ушла его старейшая актриса (с 1947 года) — Татьяна Пельтцер. Произошло это внезапно, из-за ссоры актрисы с главрежем театра Валентином Плучеком прямо накануне премьеры спектакля «Горе от ума», которая была назначена на 18 января. Вот как об этом вспоминает коллега Пельтцер по театру Ольга Аросева:

«Шла последняя перед премьерой репетиция. Не занятая в нем, я слушала в своей гримуборной сцены бала у Фамусова. Вдруг в плавное и слитное течение грибоедовского текста ворвался раздраженный вопрос Пельтцер: «Куда мне идти?» Плучек недовольным голосом, потому что прервалась репетиция, ответил, что идти она может куда захочет. Она еще более раздраженно, вызывающе даже, спрашивает: «А куда мне сесть?»

Он, взорвавшись, отвечает: «Ну, конечно, вы должны быть в центре, а остальные — вокруг… Между прочим, здесь еще и Чацкий, и Софья есть! Вы, конечно, не заметили?» (Чацкого играл Андрей Миронов, а Софью — молодая, очень талантливая актриса Татьяна Ицыкович (Васильева), которую Плучек особенно любил и всячески выдвигал).

Что тут началось! Следовал текст не по Грибоедову, который я повторить не решаюсь. Кричит она. Кричит он. Оба словно обезумели. Понимаю, что сейчас Татьяна репетицию бросит и со сцены уйдет. Бегу вниз, в вестибюль, чтобы ее встретить. Схватила с вешалки свое и ее пальто. Жду. Она спускается. Тоже бегом. Я пытаюсь ее одеть, увести из театра. А она, еще докрикивая, вдруг поворачивает обратно, рвется из моих рук — договорить Плучеку то, что она не успела. Я ее умоляю ехать домой. А по трансляции голос: «Аросеву немедленно на сцену!» Это чтобы Пельтцер заменить в спектакле.

Выбежал Миша Державин в костюме Скалозуба: «Ольга Александровна, уходите немедленно, Плучек вас репетировать зовет». Мы с Пельтцер выскочили из театра. Тут актер Козловский сбегает по ступенькам служебного входа, догоняет нас: «Ольга Александровна, вас зовет Валентин Николаевич». Я понимаю, что, если пойду на сцену репетировать Хлестову, Пельтцер больше не переступит порога нашего театра. Кричу на Козловского: «А если бы я в метро спустилась, ты меня и с эскалатора бы снял?! Нету меня, понимаешь, нету!»

Сели в такси, я умоляю Татьяну успокоиться. А она только и повторяет, как в затмении разума: «Я к Марку Захарову пойду! К Марку пойду, к Марку…» Кое-как довезла ее до дому, а утром звонок: «Ольга, дай мне твою машину. Я поеду жаловаться в министерство». У меня тогда «жигуленок» был с водителем. Вместе с шофером я поехала к ней. И опять мы по Москве два часа катались. И снова я ее уговаривала, но не отговорила. Она к Марку Захарову в «Ленком» ушла…»