Тайны Кремля<br />Сталин, Молотов, Берия, Маленков

В самом секретариате царила зыбкость, неустойчивость, отражавшие нараставшую борьбу между членами президиума ЦК. В таких условиях опереться на кого-либо из секретарей означало одно: безоговорочно встать на сторону либо Маленкова, либо Берия. Выиграть многое или все проиграть. Опора на отделы сулила иное — практически стопроцентную возможность вскоре, кто бы ни взял верх, подчинить своей воле, встать во главе многотысячного партийного аппарата.

Как неоспоримо свидетельствуют факты, Никита Сергеевич избрал второй вариант.

Он не стал вдаваться в запутанные, сложные дела международных связей КПСС, знакомиться с положением в зарубежных коммунистических и рабочих партиях, оценивать их подлинную ориентацию, отношение к Советскому Союзу. Оставил все это на усмотрение Суслова. Не заинтересовался и начатой Поспеловым уже в середине марта кампанией по десталинизации, поначалу весьма незаметной и потому казавшейся слабой, незначительной. Как и прежде, не обращал внимание на поддержку тем же Поспеловым «оттепели» в литературе и искусстве, ширившейся с каждым днем, завоевывавшей новые и новые позиции.

Все свое внимание, весь накопленный за четверть века опыт отдал малозначительной, на первый взгляд, проблеме. Реорганизации небольшой части аппарата ЦК, обосновав ее отнюдь не собственной позицией, а общей, господствовавшей тенденцией по упрощению и сокращению управленческих структур.

Уже 17 марта, на первом после смерти Сталина заседании секретариата, помог Суслову преобразовать комиссию по связям с зарубежными компартиями в стандартный отдел. Передав его, разумеется, «под наблюдение» тому же Михаилу Андреевичу [825]. 25 марта провел слияние четырех отделов — художественной литературы и искусства, науки и вузов, философских и правовых наук, экономических и исторических наук — в один, науки и культуры, отдав свой решающий голос за утверждение его заведующим хорошо знакомого ему по партийной работе на Украине экономиста А. М. Румянцева. При этом проявил и всю свою искушенность царедворца. В. С. Кружкова, ставшего бывшим заведующим отделом художественной литературы и искусства, не сократил, как, скажем, Ю. А. Жданова, не понизил в должности. Наоборот, передвинул на более важный в партийной иерархии отдел — пропаганды и агитации [826]. Дал тот пост, который с войны последовательно занимали Г. Ф. Александров, Д. Т. Шепилов, Суслов, а после XIX съезда — Н. А. Михайлов.

Не отказался Хрущев от нейтралитета и в последующие дни. 8 апреля, сразу же после вывода Игнатьева из секретариата, где он ни разу так и не появился, административный отдел, занимавшийся подбором кадров для силовых министерств, в том числе и для МВД, был слит с… отделом планово-финансовых органов. Но решая вопрос о заведующем для него, Никита Сергеевич сделал все возможное, чтобы его не заподозрили в переходе на сторону Берия. Утвердил в новой должности А. Л. Дедова [827], человека, рекомендованного Н. Н. Шаталиным и, значит, близкого к Маленкову.

Лишь 16 апреля, после реабилитационной акции Берия, Хрущев совершил поступок, и раскрывший его ориентацию. Поддержал предложение о ликвидации одного из ключевых структурных подразделений ЦК, фактически стоявшего над всеми остальными — отдела по подбору и расстановке кадров, за работой которого отнюдь не формально «наблюдал» Шаталин. В тот же день провел и иные решения, столь же значимые в «аппаратных играх». Утверждение Е. И. Громова, с октября 1952 года руководившего вторым по важности для функционирования КПСС отдела — партийных, профсоюзных и комсомольских органов (впоследствии переименованного в организационный), в должности заведующего этим же отделом. А заодно перевел этот отдел под свой прямой контроль. И помог Суслову в третий по счету раз лично возглавить отдел по связям с зарубежными компартиями, освободив для того прежнего заведующего, В. Г. Григорьяна и отправив его на работу в МИД [828].

Столь решительные меры Хрущева, однозначно свидетельствовавшие о его переходе в лагерь Берия, можно объяснить, прежде всего, опасением услышать новые «признания» Абакумова, только теперь — о себе. О своей далеко не благовидной роли при попытках в 1944–1949 годах ликвидировать широкое тогда сепаратистское вооруженное подполье — оуновцев, Украинскую повстанческую армию. Об откровенно волюнтаристских, весьма далеких от элементарного профессионализма, а потому и заранее обреченных на провал, «руководящих указаниях» местным подразделениям МГБ, некомпетентном вмешательстве в их действие. Не желал Никита Сергеевич и того, чтобы вспомнили, предали гласности его роль инициатора подготовки печально известного указа Верховного Совета СССР, в соответствии с которым всех украинских, а потом и прибалтийских крестьян, отказывавшихся вступать в колхозы, депортировали на Восток или приговаривали к ссылке в Сибирь.

Но было и другое, что сблизило Хрущева с Берия той весною. То, что не могло пройти бесследно, должно было рано или поздно напомнить о себе. Оба они имели за плечами продолжительную работу первыми секретарями республиканских парторганизаций. Лаврентий Павлович — грузинской с 1931 и закавказской с 1932 года, Никита Сергеевич — с 1938 года украинской. Являлись всесильными в глазах населения, но на деле во всем зависели от воли ПБ ЦК ВКП(б). Без согласия последнего не могли даже утвердить «избрание» областного бюро, а уж тем более — секретаря обкома. Не могли, не имели права вмешиваться в работу промышленных предприятий и занимались, в основном, лишь погонянием председателей колхозов. Обязаны были присматривать за всем, что происходит на порученной их попечению территории, и обо всем докладывать в Москву. Ожидать оттуда директивных указаний.

Отсюда и их комплекс неполноценности, давнее, затаенное до поры до времени стремление компенсировать его. Сделать все возможное, чтобы изменить такое положение. Воплотить слово, записанное в Конституции, в дело. То, на которое только намекал 9 марта Берия в речи на похоронах Сталина.

Формальным предлогом для очередного наступления Берия избрал положение на западных землях Белоруссии, Украины, в Прибалтике. Там, где во время войны сформировались отряды националистов, поначалу сотрудничавшие с оккупантами в надежде получить от них «независимость» и власть. После же освобождения те сепаратисты, кому не удалось сбежать с отступавшими немецкими армиями, ушли в глубокое подполье и перешли к террору. Убивали коммунистов, советских работников, активистов колхозного движения. И уповали на скорую, как им внушали западные радиопередачи, войну США, западных стран против СССР.

Все попытки ликвидировать вооруженные отряды, скрывавшиеся в лесах, на отдаленных хуторах, долгое время Абакумову не удавались. Действия же местных властей, и прежде всего первых секретарей — Н. Г. Каротамма, а с 1950 года И. Г. Кэбина в Эстонии, Я. Э. Калнберзиня в Латвии, А. Ю. Снечкуса в Литве, Н. С. Хрущева на Украине, лишь осложняли, усугубляли положение. Проводившиеся по их инициативе или с их санкции массовые выселения антисоветски настроенных крестьян и служащих приводили к обратному эффекту. Способствовали сохранению духа сепаратизма, усиливали антирусские настроения у всего населения региона.

Только изменение в 1951 году тактики борьбы с террористами — отказ от чисто военных действий и показательных экзекуций, а также прекращение форсированной коллективизации, не подкрепляемой механизацией сельского хозяйства, привели сначала к заметным сдвигам, а вскоре и к полному успеху Москвы в необъявленной гражданской войне.

В конце мая 1952 года координатор ОУН на Западной Украине Василий Кук по кличке «Лемиш» так отчитывался своему руководителю, Василию Охримовичу:

«Положение в организации в целом катастрофическое. Подольский край не существует. Край ПЗУЗ („полнично-захидни украински земли“ — северо-западные украинские земли. — Ю. Ж.) и Львовский — на грани гибели. Имеются там еще отдельные группы, но без связи. Руководящие кадры ликвидированы. Те, что есть, почти никакой сугубо организационной работы не проводят. Вся их работа заключается в самообеспечении себя и сохранении на лучшие времена…Из того, что мне известно о Карпатском крае, то там положение ненамного лучше. В общем, с нашим подпольем и организацией мы приближаемся к ликвидации. Уже сегодня, в случае войны, ни на какие действия не способны, а через 2–3 года тем более…» [829]