Люди с чистой совестью

Вот почему отряд остановился в ущелье реки Зеленой. Остановился надолго.

Может быть, здесь и будет положено начало будущему партизанскому краю?

Первые три дня прошли спокойно. От батальона Кульбаки к штабу вела узкоколейка, предназначенная для вывоза леса. Шла она под значительным уклоном. Небольшие вагонетки катились от штаба до батальона Кульбаки сами собой километров семь-восемь.

Командование приняло решение: приспособить обоз к горным условиям. Не знаю, кому первому пришла в голову эта мысль (кажется, Павловскому), но осуществили ее очень просто. Парные телеги резали пополам, превращая один воз в две одноосные арбы. Назрела и вторая трудность: добыча продовольствия. На равнине, богатой хлебом, вражескими продовольственными складами, все делалось само собой: роты и батальоны жили на "подножном корму", а централизованное питание распространялось только на редкие дефицитные товары: соль, табак, мыло; изредка на сахар и мясо. А в горах даже кукурузная мука оказалась редким продуктом. Правда, в Зеленой мы взяли склад немецкой погранзаставы, там были сахар, табак и мука. Но Кульбака не мог изменить своему щедрому "равнинному" характеру и большую часть муки и сахара раздал гуцулам окрестных деревень. Уж очень бедно жил здесь народ. На детей - золотушных, с огромными животами и лихорадочно блестевшими глазами - жаль было смотреть. Там же, в Зеленой, я услыхал пословицу, сложенную, может быть, сейчас, на лету, а может, существовавшую со времени освобождения Гуцулии в 1939 году Красной Армией. Старая гуцулка приглашала отведать ее скудного борща. Я отказывался.

- Заходьте до хаты. Теперь мы все живы. Як русский у сели, то и хлиб на столи.

Это мне напомнило случай на Припяти. Там старушка на вопрос разведчика: "Кто есть в селе?" - ответила по-своему.

Тот не понял и переспросил:

- Кто, кто?

- Идите смело, не бойтесь. У них звездочки горят на шапци и в сердцах.

А тут гуцулка говорит: "Як русский у сели, то и хлиб на столи".

Пока еще имелись кое-какие продовольственные запасы, мы не обращались за помощью к населению, а наоборот, раздавали гуцулам захваченные у фашистов продовольственные склады.

Так прошло несколько дней. Рабочая, обозная часть отряда трудилась с утра до ночи над переделкой повозок, боевики, державшие заставы на вершинах сопок, штаб, разведка и санчасть были не особенно загружены.

Здесь мы не ожидали самолетов. Отряд прошел в Карпаты все-таки без крупных боев. Он донес сюда запас патронов, взрывчатки и снарядов. Командование решило Большую землю пока не тревожить. Да и беспокоили перебои радиосвязи с Москвой: то ли мы забрались слишком далеко и рации работали на пределе, то ли радисты еще не приспособились к работе в горах. Радиограммы принимались с искажением. Без начала и конца. Часами возились радисты, но безрезультатно. А то вдруг появлялся немецкий разведчик, начинал кружить вокруг сопки. Приходилось прекращать работу раций.

Ковпак удерживал отряды в Зеленой еще и потому, что на запад к Дрогобычу и Бориславу был послан Лисица. Небольшая, но хорошо вооруженная группа под командованием хитрого разведчика и диверсанта получила задачу подразведать, а, если представится возможность, то и "пощупать" нефтяные промыслы. По расчетам Ковпака, Лисица должен был вернуться. Рация его молчала. В других условиях это встревожило бы нас, но в горах не слышно было и Москвы. Поэтому молчание Лисицы еще не значило гибели его группы. Мы поджидали Лисицу со дня на день. Вторая причина стоянки - переход на облегченные средства транспорта. Люди изобретали арбы, кромсали повозки, ковали коней. А на это требовалось время.

30

Сокращение обоза, кроме препятствий материально-технического порядка, встретило трудности, так сказать, этические.

Ездовые пытались как-нибудь объегорить комвзвода и старшину. Те сообща втирали очки командирам рот, эти соответственно обрабатывали комбатов. Комбаты умоляли штаб накинуть еще хоть что-нибудь поверх строгого лимита на повозки. Но штаб был неумолим. Паломничество комбатов началось на третий день. Они по очереди являлись к Базыме. Тот сидел подобно каменному изваянию, не моргая, слушал получасовую адвокатскую речь Кульбаки, насыщенную доводами, примерами наиубедительнейшего порядка. Наконец красноречие истощалось и, вытерев пот с лица, комбат умолкал. Базыма откладывал в сторону ведомость с разверсткой арб и вьюков.

- Все?

- Кажись, все.

- Теперь слушай команду. Кру-гом! К себе в батальон - шагом марш! Уже вслед уходившему Григорий Яковлевич говорил, все повышая голос: Ты що думаешь, я сам не знаю того, с чем ты меня агитировать пришел? Знаю. Нельзя, и точка. Не можем мы в горы таким табором влезть. И ты должен своих людей агитировать, а не меня. Чтоб массы сами поняли. И сокращались. А ты в хвосте плетешься. Ко мне лезешь. А я что господь-бог? Я эти горы сотворил? Нет... В общем, ступай!

Но "массы" не поддавались. Не так-то легко было убедить людей отказаться от последнего удобства в этой и так мало уютной походной жизни.

У Базымы начали сдавать нервы, но старик держался изо всех сил. А на пятый день разыгрался из ряда вон выходящий скандал. Повозочный Велас чуть не избил главного хирурга Ивана Марковича и грозился его застрелить.

Серьезный, вдумчивый врач Иван Маркович Савченко, уже около года работавший в отряде, пришел в штаб просить защиты.

- Управы на него нет. Совсем взбесился, старый черт.

- Да в чем дело? - спросил врача Базыма.

- Обоз мы сокращаем? Приказ ваш был?

- Ну был...

- А тяжести, грузы?

- Это как сами считаете.

- Вот я и считаю. Надо раненых спасать, а у нас аптека и медикаменты да перевязочные материалы на трех тяжелых возах еле вмещаются.

Базыма понял: главврач просил надбавки.

- Приказ и точка. Никаких. Сколько у тебя там? Кроме тех, что для раненых?

- Две арбы.

- Ничего не добавлю.

- Да я и не прошу. Стал я сортировать всю аптеку. Не могу же я препараты бросить! Сульфидин, стрептоцид... Да и не столько там веса. Индивидуальные пакеты - тоже. Вот и набралось. Хирургический инструмент - тоже. Все лишнее я выбросил долой.