Ближний круг царя Бориса

Борис Николаевич пригласил чету Лужковых в свою компанию. Горячих блюд не подавали. Мы жевали бутерброды, запивая их либо водой, либо водкой и коньяком. Никто не захмелел, кроме тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова – его потом двое дюжих молодцов, я их называл «двое из ларца», – Сергей и Владимир (тот самый Васькин – «опальный стрелок» из рогатки) – еле вынесли под руки из подвала. А уборщицы жаловались, что с трудом отмыли помещение после визита Гавриила Харитоновича.

Попов всегда выпрашивал у меня охрану – он говорил, что боится физической боли и в случае нападения может запросто умереть от страха. Его дача находилась в лесу, недалеко от Внукова, к ней вела узкая дорога, и любой хулиган, по мнению профессора, мог сделать с ним все, что угодно.

Разместив всех в «подполье», я опять поднялся наверх. Гена Бурбулис тоже вел челночную жизнь – то спускался, то поднимался, то встречался, то прощался…

В приемной Президента дежурил секретарь. Кабинет Ельцина я запер на ключ. Телефон не звонил, по телевизору ничего не показывали, а видеомагнитофонов еще ни у кого не было. Мы сидели в темноте и слушали раздававшиеся на улице редкие выстрелы и крики.

Посидев в приемной, я побрел к Руцкому – его кабинет находился в другом крыле. Мыс ним выпили по рюмочке, посмотрели друг на друга. Настрой был боевой. Не такой, конечно, как в октябре 93-го, когда Александр Владимирович призывал народ штурмовать Останкино. Мы договорились с вице-президентом держаться до конца.

В Штабе обороны обстановка тоже была спокойной.

Сделав обход Белого дома, опять вернулся в приемную. Секретарь доложил, что звонил председатель КГБ В.А. Крючков, спрашивал, где Борис Николаевич. Об этом я сразу доложил Ельцину, позвонив из приемной в подвал.

Владимир Александрович Крючков внешне, может для показа (только кому?), относился ко мне хорошо. За несколько дней до путча Борис Николаевич был у него на приеме в новом здании КГБ на Лубянке. После беседы они вышли вдвоем, и шеф КГБ особенно тепло со мной попрощался, сказал добрые напутственные слова. «Неспроста», – подумал я. Для нас, офицеров госбезопасности, он был всесильным генералом могущественного ведомства. И вдруг – такое радушие, почти дружеское общение. Крючков, видимо, уже знал, что счет пошел на часы и грядущий путч уничтожит самозваных демократов. Я же о путче не догадывался, еще веря в искренность товарищеского напутствия бывшего моего руководителя.

…Владимиру Александровичу я вскоре перезвонил и сказал, что разговор с Ельциным возможен. Но по интонации, тембру голоса почувствовал: пик противостояния миновал, члены ГКЧП ищут мирные пути выхода из конфликта. А хитрая лиса Крючков просто всех опередил.

Потом, со слов Ельцина, я понял, что разговор шел о Горбачеве – в Форос за Президентом СССР гэкачеписты собирались послать самолет.

От нервного напряжения в эти августовские дни многие из нас потеряли аппетит. Ельцин тоже почти ничего не ел. Пил чай, кофе, немного коньяка. Борис Николаевич в то время вообще мало ел и гордился, что может управлять аппетитом. Если хотел резко похудеть, просто отказывался от еды на пару дней и внешне не страдал.

После разговора с Крючковым Ельцин не покинул подвал. Я тоже туда спустился. На дворе светало. Кто спал, кто разговаривал, кто лежал, молча глядя в потолок. Я заметил в стороне свободный стол, чуть меньше теннисного. Лег на него, под голову подложил чью-то спортивную сумку и минут на десять куда-то провалился. Меня лихорадило.

Наконец Борис Николаевич решил выйти из подземелья. Я нехотя сполз со стола. Опять дружной гурьбой, с коробками, печатными машинками мы двинулись обратно. Часы показывали пять утра. Только тогда мы узнали о гибели трех ребят около туннеля на Садовом кольце.

Последним «Зазеркалье» покинул Гавриил Харитонович. Попов часто бывал у Ельцина, и я удивлялся этим назойливым визитам – ведь дел у мэра столицы предостаточно. Раза два Гавриил Харитонович приглашал нас в гости, на дачу. Жена у него прекрасно готовит. Но больше всего нас поразили дачные погреба – настоящие закрома, забитые снедью, заморским вином, пивом… Мы с Борисом Николаевичем ничего подобного прежде не видывали и запасы Попова воспринимали как рог изобилия, из которого фонтанировали чудесные напитки с экзотическими названиями.

У Гавриила Харитоновича я впервые попробовал греческую коньячно-спиртовую настойку «Метакса». Шефу тоже понравилась «Метакса». Впоследствии я предлагал крепкую настойку с чем-нибудь смешивать. Мы стали «Метаксу» разбавлять шампанским. Напиток получался не очень крепкий, и меня это, как шефа охраны, больше всего устраивало.

…Вернувшись в родные кабинеты, все почувствовали себя увереннее. Штурма больше не ждали. Но никто не знал, сколько еще дней и ночей придется провести в Белом доме.

Последнюю ночь Борис Николаевич проспал на третьем этаже. Очень тихо, при потушенных фонарях мы провели его в заднюю комнату бывшего кабинета Председателя Верховного Совета РСФСР. Со всех сторон выставили охрану. Я же прилег только утром, растянувшись на раскладушке. Через полчаса меня разбудили и сказали всего одно слово: «Победа».

Коммунальный Кремль

По телевизору без конца повторяли исторический эпизод – освобожденный из форосского плена Горбачев приехал в Белый дом выступить, а Ельцин в этот момент стоял на трибуне и подписывал указ о запрете КПСС.

После победы шеф решил: пришло время переехать в Кремль. Он договорился с Горбачевым о разделе кремлевской территории: Президент СССР вместе с аппаратом оставляют за собой первый корпус, а Борис Николаевич с подчиненными въезжают в четырнадцатый.

Первый корпус там, где большой купол и флаг Российского государства, а четырнадцатый расположен у Спасских ворот. Старожилы помнят, что раньше в этом здании был Кремлевский театр.

Ельцину выделили кабинет на четвертом этаже – светлый, просторный. Рядом – кабинеты помощников.

Следующее условие Бориса Николаевича касалось кадровых назначений – их теперь следовало делать сообща. Выбора у Президента СССР не было, и он согласился.

Михаил Сергеевич сразу после возвращения из крымского заточения за одну ночь назначил новых министров: обороны, иностранных дел – и председателя КГБ. Ельцина, естественно, такая шустрая самостоятельность недавнего узника Фороса возмутила. Он решил все переделать по-своему.

При мне в приемную Горбачева вызвали министра обороны Моисеева, который на этом посту и суток не пробыл. Он, видимо, предвидел грядущие должностные перемещения и со спокойным лицом вошел в кабинет, где сидели оба президента: Горбачев обосновался за своим письменным столом, а Ельцин рядом.

Президент России говорит Президенту СССР:

– Объясните ему, что он уже не министр.

Михаил Сергеевич повторил слова Бориса Николаевича. Генерал армии Моисеев молча выслушал и вышел.

Незадолго до этого мне принесли записку от Бурбулиса. Он просил срочно передать ее шефу. В записке было написано, что на пост министра обороны СССР есть очень удачная кандидатура – маршал авиации Е.И. Шапошников.

Евгений Иванович отказался выполнить приказ путчистов – поднять в воздух авиацию и разбомбить Белый дом. Более того, маршал издал собственный приказ, запрещавший вверенным ему Военно-воздушным силам вмешиваться в политический конфликт. Но на этом заслуги Шапошникова перед победившей демократией не заканчивались – он едва ли не самым первым подтвердил Указ Президента России о запрете КПСС.

Борис Николаевич прочитал записку и попросил, чтобы я встретил маршала и проводил его до кабинета.

При встрече я сказал Евгению Ивановичу:

– Вы, наверное, немного удивлены приглашением в Кремль, но скоро поймете, для чего вас столь срочно вызвали.

Он увидел в приемной Моисеева и все понял. Спустя несколько минут был подписан указ о назначении Шапошникова министром обороны СССР.

Тут возникла небольшая проблема – ведь во время путча министром обороны России был назначен генерал Кобец. Его, как и Руцкого, считали одним из организаторов обороны Белого дома. Константин Иванович действовал, правда, гораздо осмысленнее, зато Руцкой мог запросто зайти к Президенту и лишний раз доложить о проделанной лично им работе.