Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Таким образом, не желание и интриги Ольги Петровны привели к разрыву между отцом и детьми, а единственно факт ее сближения сам по себе. Дети узнали, что их старый отец познакомился и сблизился с женщиною — и этого было достаточно, чтобы возбудить в них недовольство, проявившееся в весьма энергичных действиях, направленных и против этой женщины, и против отца. Ни друзья покойного — Данцигер и Легейде, ни наследники, старавшиеся очернить Ольгу Петровну, не могли указать фактов, компрометирующих ее. Первые говорили, что ее не знают совсем, а вторые удостоверили, что Ольга Петровна жила прежде при очень бедной обстановке, однако и те, и другие высказали много негодования, много предубеждений. Самый факт сближения Занфтлебена с Ольгой Петровной заставил друзей покойного оставить его, а наследников прибегать к такого рода действиям, которые, разумеется, восстановляли против них старика. В самом деле, мог ли властолюбивый, подозрительный старик сносить вмешательство детей в его внутреннюю жизнь? И, разумеется, в действиях, подобным тем, какие были при его венчании, должен был усмотреть полнейшее неуважение к себе детей. Поступки детей отталкивали его от них и привязывали к той, которая посвятила ему и свою молодость, и время, и труд. Повторяю, почва была слишком приготовлена для того, чтобы в тот момент, когда решался вопрос, кому отдать состояние, жене любезной или детям непочтительным, корыстолюбивая женщина могла бы с успехом воспользоваться таким положением. Само собой разумеется, что Ольга Петровна не могла страстно любить старика, она могла уважать его, могла чувствовать привязанность, но, с другой стороны, раз связав свою судьбу со стариком, ей не представлялось иного выхода, как согласиться быть его женой, хотя положение ее в этом звании было крайне затруднительно. Пока жив старик, она имеет в нем защитника от несправедливых нападений наследников, умер он, и она очутится лицом к лицу с теми, которые видят в ней причину всякого зла; и старик Занфтлебен ясно сознавал это. Наступают последние дни его, Занфтлебен чувствует, что силы его оставляют, пред ним ясно рисуется положение его вдовы среди наследников, и старик желает отыскать среди своих знакомых лицо, которое в качестве душеприказчика могло бы защитить ее; друзья и близкие люди отказались, и выбор пал на Гартунга. Вы знаете, что отношения Занфтлебена к Гартунгу никогда не были дружескими, близкими. В письмах к Гартунгу Занфтлебен называет его «Ваше превосходительство», тон его письма несколько заискивающий. Занфтлебен знает Гартунга за честного человека, верит ему и без стеснения может поручить все свое имущество. С другой стороны, положение Гартунга дает ему право рассчитывать на беспристрастное отношение к жене и детям Занфтлебена, а некоторая влиятельность Гартунга давала возможность рассчитывать на устранение различных столкновений. В этих видах покойный просил Гартунга взять все его имущество тотчас после его смерти и вручил ему завещание. Наступает, наконец, и день смерти, и Ольга Петровна, впервые почувствовав себя одинокой, прямо обращается к тому, кого указал покойный муж. Напуганная враждою, она упрашивает его немедленно взять все, и это неосторожное движение в глазах раздраженных наследников послужило поводом к тому, что и тот, под чье покровительство хотел покойный поставить свою вдову, попадает вместе с нею на скамью подсудимых, где гибнет все: честь, положение, связи, средства, все прилипает к этой скамье. Теперь и я могу сказать, что настоящий процесс представляет печальное явление. Печальное потому, что месть и злоба, облекшись в рубище несчастья, находят убежище под охраною суда и закона. Вы хладнокровно обсудите все факты, отбросив мрачные картины обвинения, и вынесете ваш справедливый приговор.

Защитник Мышакова помощник присяжного поверенного Саблин доказывал, что Мышаков попал на скамью подсудимых по злобе наследников Занфтлебена, а также потому, что, не будь он привлечен к ответственности в качестве обвиняемого, не был бы тайным похищением и увоз документов с дачи, при котором присутствовал Мышаков, не как соучастник, а как постороннее лицо—свидетель. Все объяснения Мышакова о находившихся у него документах покойного не только правдоподобны, но и подтверждаются данными настоящего дела. Что касается трат Мышакова не по средствам, на что указывает обвинение, то эта улика не основательна: Мышаков получал 50 рублей в месяц содержания и проценты за ведение дел с Занфтлебена и, кроме того, занимался комиссионерством, за что получал приличные куши. Все это вместе давало Мышакову возможность жить так, как он жил. Историю с векселем Жукова и с передачей Мышаковым своей памятной книги вместо вексельной защитник считает вымыслом Николая Занфтлебена и не видит ни одной улики к тому, чтобы признать Мышакова виновным.

Защитник графа Ланского присяжный поверенный Соловьев, заметив, что настоящее дело подлежит ведению суда гражданского, а не уголовного, сослался на слова обвинителя, сказавшего в своей речи, что обвинение графа Ланского представляется возможным с формальной стороны, в сущности же он непричастен к действиям других обвиняемых, и выразил свою уверенность в оправдании подсудимого Ланского.

Защитник Алферова присяжный поверенный Веселовский указал на то, что Алферов в близких отношениях с подсудимыми никогда не был, напротив, еще до начала следствия его отношения с мнимыми соучастниками сделались натянутыми, он был лишен доверенности. За получением денег в Петербург посылают не Алферова, а Мышакова. С Гартунгом Алферов впервые виделся на другой день после смерти Василия Карловича, почему ни о каком предварительном соглашении не может быть речи. Показания Николая Занфтлебена о встрече 11 июня с Алферовым в трактире и о переданных последним сведениях про смерть Василия Карловича ложны. Вознаграждение, полученное Алферовым за ведение дел с Гартунга, не чрезмерно. Счет расходам, найденный по обыску у Гартунга, в котором значится, между прочим, 330 рублей на лист гербовой бумаги, Алферовым не подписан и вовсе не является оправдательным документом, а лишь примерной сметой расходов нового духовного завещания. Смета эта была составлена еще при жизни Занфтлебена.

Ответная речь прокурора Н. В. Муравьева

Я не надолго затрудню, господа присяжные заседатели, ваше утомленное внимание. Я буду краток и позволю себе сделать лишь немного замечаний по поводу пространных объяснений моих многочисленных противников. По необходимости замечания эти будут беглы и отрывочны. Я считаю необходимым исчерпать до конца все средства обвинения, меня обязывает к этому лежащая на мне задача, глубокое убеждение в правоте дела, обвинения, стремление к тому, чтобы истина не была перед вами запутана и затуманена, чтобы явно виновные не вышли отсюда торжествующими и безнаказанными. Как можно было ожидать, мои соображения и выводы вызвали немало нареканий и упреков со стороны защиты. Целый гром, хотя и без молнии, разразился над обвинением. Защита не пожалела слов и восклицаний в увлечении борьбы. Так, защитник Мышакова заявил решительно и строго, что он порицает образ действий обвинения, защитник Ланского удивлялся обвинению, второй защитник г-жи Занфтлебен торжественно выразил обвинению свое совершенное неодобрение во всех отношениях: и со стороны формы, и со стороны содержания. Было бы весьма печально для обвинения, если б судьями его доказательств и его выводов являлись защитники, но, к счастью, обвинение может утешить себя сознанием, что не они, а вы, милостивые государи, перед глазами которых происходило судебное следствие, перед беспристрастным вниманием которых обвинение и защита развивали свои доводы, рассудите, кто прав из нас. Проникнутое уважением ко всему, что во имя своего долга и своих убеждений отстаивает дело свое, обвинение не последует примеру защиты и не позволит себе относиться к своему противнику с порицанием, сожалением, неодобрением, удивлением и другими тому подобными чувствами, не совсем уместными в судебном состязании сторон; оно не позволит себе ни малейшей резкости, даже по поводу того приема, который сочли возможным пустить в ход первый и второй защитники Ольги Петровны Занфтлебен, восклицая, что по настоящему делу обвинение выходит как из пределов всех человеческих чувств, так и из пределов самого закона. Пусть свободная защита восклицает все, что ей угодно, все, что она считает нужным в интересах своей цели; равнодушное к враждебным увлечениям защиты, обвинение думает, что исполнило свой долг, и что один только ваш приговор решит, как и в каких пределах оно действовало. Но после всех упреков от защиты обвинению «за неосторожное обращение с фактами и за несправедливое их освещение, даже за их искажение» оставалось ожидать, что сама защита будет свободна от таких упреков, сама будет вполне осторожно обращаться с фактами, на которых она строит свои доводы, до последней степени осторожна, не решится говорить перед вами о том, чего никогда не было, или скрыть от вас то, что было, что стало несомненным. Так, казалось бы, должно было неминуемо случиться, но не так случилось на самом деле. Выслушав объяснения защиты, обвинение пришло к положительному заключению, что все брошенные ему упреки в неосторожном обращении с фактами защите следовало бы без дальних поисков сделать самой себе. И вот, в виде примеров, некоторые к тому доказательства.