Лекции Президентам по Истории, Философии и Религии

               Глава  7 . Василий Розанов

Розанов изучает великих мыслителей

Соберём основные труды Василия Васильевича Розанова (1856–1919 гг.), труды посвящённые его трудам, например, в 2001 г. издана хорошая книга о Розанове Александра Николюкина, другие книги и различные мемуары. И приступим к совместному исследованию.

Розанов родился в 20 апреля 1856 г. в городке Ветлуга Костромской губернии, учился в Симбирске, в Нижнем Новгороде, в Московском университете. Работал преподавателем словесности, истории и географии в Елецкой гимназии и чиновником в Государственном Контроле. В начале XX века начал печатать фельетоны и статьи в» Новом времени»

Интересно, — молодой человек в России, решивший в 80–90-х годах XIX века серьёзно заняться литературой или философией, — с чего начнёт? В каком направлении решит продвинуть философскую мысль? Будет ли он продолжать философские искания последних европейских философов Шопенгауэра и Ницше, или детально разберётся в достижениях своих великих земляков — Толстого, Соловьёва, Леонтьева?

Молодой Розанов начал с изучения достижений великих мыслителей России. Розанов сразу предстал как самостоятельный критический мыслитель, а по глубине исследования результаты оказались, очень мягко выражаясь, — парадоксальными. Взглянем на них и процитируем.

Розанов про Хомякова — «бледно, образ тускл, слова как-то не запоминаются, спутываются»,

«Во всяком случае, не у Хомякова русские научились простоте, смирению и любви. Если хотите, они этому больше научились даже у Белинского и Грановского (с последним Хомяков вёл научную полемику)».

Розанов о Пушкине и Лермонтове — «То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть — это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урожденнее — выше»… Пушкин был немножко terre-a-terre (приземлённый), слишком уж русский, без иностранного».

Розанов о Салтыкове-Щедрине — «Пренесносный Щедрин», «Как «матёрый волк» он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу (о Щедрине)».

Розанов о Леонтьеве — «Славянофил без добродетели», «Поджигатель», «хотел бы ввергнуть в борьбу и распрю, даже в страдание», «диктатор без диктатуры».

Розанов о Гоголе — «холодный человек», «волшебник микрокосма, преуменьшенного мира, какого-то пришибленного, раздавленного, плоского и даже только линейного, совершенно невозможного и фантастического, ужасного и никогда не бывшего», «дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришёл Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоразумение…»

«Появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго… В Гоголе было что-то от трупа». «В сущности, везде Гоголь рисует анекдот и» приключение»… Мощь формы и бессилие содержания, резец Фидиаса, приложенный к крохотным и, по существу, никому не нужным фигуркам, — это поразительно у Гоголя». По убеждению Розанова — если из русской литературы «выключить Гоголя», то вообще было бы всё намного лучше.

Запомните эту смешную критику Гоголя, даже ненависть к нему, потому что в конце этой темы процитируем окончательный вывод о Николае Гоголе в конце жизни Розанова.

Продолжим ещё немного изучать «гениальный» анализ российских мыслителей Розанова —

«У Грибоедова везде недостаёт теплоты; у Тургенева нигде нет религиозного, христианского глубокомыслия… Крылову недостаёт интеллигентности; у Гоголя нет благодушия и простодушия… Наконец, эхо-Пушкин нигде не внедряется в предметы, а, как волна только окатывает их…»

Положительной оценки у Розанова заслужил только Достоевский, хотя причины этой теплоты сомнительны, — Розанов: «Ведь, в сущности, все, и Тургенев, и Гончаров, даже Пушкин — писали «немецкого человека» или «вообще человека», а русского («с походочкой» и мерзавца, но и ангела) — написал впервые Достоевский».

По признанию Розанова его самого на философские искания потянуло довольно поздно — в сорокалетнем возрасте как естественный этап его развития, — Розанов:

«В 1895–6 году я определённо помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще отношения к» другу» и сыграли роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — всё выросло из одной боли, всё выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что не было «литературы», а было «моё дело»… Личное перелилось в универсальное».

Эти поиски и привели Розанова к Толстому. Розанов был в Ясной поляне у Л. Толстого 6 марта 1903 года — А. Николюкин: «Проговорили весь день, но не поняли друг друга».

Розанов: «Когда я говорил с ним, между прочим о семье и браке, о поле, — я увидел, что во всём этом он путается, как переписывающий с прописей гимназист между «и» и «i» и «й»; и, в сущности, ничего в этом не понимает… Ни — анализа, ни — способности комбинировать; ни даже — мысли, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile…» (слабоумное).

Розанова как демократа и либерала раздражала мораль Толстого — «Всякая мораль есть осёдлывание человека. А осёдланному тяжело. Поэтому осёдланные, или моральные, люди хуже неосёдланных…»

Лев Толстой о Розанове после встречи — «мало интересен», «в его писаниях ничего нельзя понять».

При жизни Толстого Розанов в своей работе — «На закате дней», додумался за три года до смерти Л. Толстого описать — как будет выглядеть смерть Толстого и реакция публики на это. Розанов, видимо, предполагал, что Толстой умрёт намного раньше — и решил написать изуверский пророческий труд, чтобы Толстой смог почитать о своих похоронах.

В принципе, с чувством брезгливости и большого облегчения мы могли бы уже закончить исследование трудов этого кандидата в великие философы по имени Вася Розанов.

Но, потому что, в XXI веке в России вдруг Розанова достали из забвения и сделали столпом и основой российской философии, а главное — орудием в идеологии, то придётся подавить все свои неприятные чувства и добросовестно изучить достижения Розанова, чтобы не осталось никаких сомнений. Да и надежда встретить какие-либо перлы мудрости ещё тлеет.

Розанов,  Соловьёв  и  философия

Розанов о Соловьёве: «Такой будет жить «в номерах», «гостить у приятеля», но ни к кому не станет «на хлеба». «Соловьёв харчуется там-то», — нельзя выговорить, и просто такого не было».

«Все мы, русские, «обыкновенные» и «добрые». А-бы-ва-те-ли и повинующиеся г. исправнику. Вл. Соловьёв в высшей степени «властей не признавал», и это было как-то метафизично у него, сверхъестественно; было как-то страшно и особенно».

Соловьёв со своим чувством собственного достоинства и глубиной проникновения в философию был полной противоположностью Розанова и этим вызывал ненависть последнего. Розанов не мог в принципе понять Соловьёва и находил этому объяснение, что Соловьёв «был таинственным и трагическим образом совершенно не русский».

Розанов — человек интеллигентного вида, с жиденькой рыжеватой бородкой, с маленькими поросячьими глазками в очках, получающий наслаждение от того, что он самый обыкновенный обыватель, любящий пожить и пожрать на дармовщинку никак не мог подступиться к великому философу или подпрыгнуть, дотянуться до него, поэтому в своём бессилии изголялся как мог —

Розанов: «Многообразный, даровитый, нельзя отрицать — даже гениальный Влад. Соловьёв едва ли может войти в философию по обилию в нём вертящегося начала: тогда как философия — прибежище тишины и тихих душ, спокойных, созерцательных (это Розанов о себе) и наслаждающихся созерцаниием умов. Соловьёв же весь был шум и нельзя отрицать — даже суета. Самолюбие его было всепоглощающее: какой же это философ? Он был ПИСАТЕЛЬ…»,

«Какой же это философ… Его полемика с Данилевским, со Страховым... (и т. д.) до того чудовищна по низкому, неблагородному, самонадеянно-высокомерному тону, по отвратительному газетному языку, что вызывает одно впечатление: «фуй! фуй! фуй!».