Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Солженицын не ставит под сомнение подложность «Протоколов» и даже приводит тому свои доводы: «Все это претендует быть записью как бы доклада некоего видного представителя еврейства — масонства. Но ни один трезвый разумный деятель не может излагать свои излюбленные идеи даже среди замкнутых единомышленников столь порочащим для них и для себя образом, столь саморазоблачающим языком» (стр. 23). Он цитирует десятка два фраз, показывающих, что, действительно, самый закоренелый злодей не стал бы таким языком объяснять свои замыслы даже сообщникам: «нам пришлось брать золото из потоков крови и слез», или «нам нужно вооружиться хитростью и пронырливостью, но казаться честными и сговорчивыми», или «мы присвоим себе либеральную физиономию», etc. Этот язык говорит о том, что фальшивка была сработана слишком грубо.

Однако, находя текст «Протоколов» состоящим из «хаотического несоразмерного плохоувязанного материала» (стр. 24), Солженицын, тем не менее, видит в нем «и глубокие общественные предсказания, чему судьба была вскоре исполниться, иногда при полном (к 1901 году) невероятии» (стр. 24). На двух с лишним страницах он приводит эти глубокие пророчества, иногда сопровождая их собственными ремарками типа: «Сделано!», «В СССР 20-30-х годов исполнено», «Наш метод социализма в действии!», «А ведь в 1901 г. этого в природе не было, кажется?» и так далее (ШЕД-1968, стр. 24–26).

И вывод: «Здесь действительно (по выпискам видно) прорисовываются контуры общественной системы, создание которой непосильно рядовой голове, вероятно и того публикатора [Нилуса], - системы к тому же динамической: сперва всеобщего расшатывания и взрыва, потом всеобщего стягивания в стройность. Это — потрудней, чем дать проект водородной бомбы. Это действительно могло быть чьим-то гениальным выкраденным планом, это (вернее, очевидная суть этого!) — совсем не на уровне бульварной брошюры» (стр. 26–27).

Ну, о том, что потруднее, а что полегче, — так это кому что. А вот замечание о выкраденном плане как понимать? Если это фальшивка, то она сфабрикована, а если выкрадена, то не фальшивка.

Интересно то, что солженицынская амбивалентность в подходе к «Протоколам» — вовсе не уникальна. Пока  его «опус» вылеживался, как кощеево сердце, в каких-то тайниках, до аналогичного понимания «глубокой сути» «Протоколов» дошел, например, лидер общества «Память» Дмитрий Васильев. Как только политика гласности развязала языки, он стал публично цитировать «протокольные» предсказания под ликование переполненных залов, оставляя в стороне щекотливый вопрос о происхождении «гениальных» пророчеств. [868] Затем Станислав Куняев уже и пропечатал: «Эта книга — плод тщательного анализа всей политической истории человечества. Кто бы ее ни создал — она создана незаурядными умами, злыми анонимными демонами политической мысли своего времени… Читая „Протоколы…“, содрогаешься от ужаса, что многое из предсказанного в них уже осуществилось в истории XX века». [869] Эстафету принял митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), а за ним «историк» Олег Платонов. [870]

Но это последыши. Первопроходцем в этом плодотворном направлении протоколоведения по справедливости должен считаться Солженицын, раньше других углядевший, что «ленинско-еврейская революция» была осуществлением «гениального плана», составленного не позднее 1901 года, когда «еще и Ленин сам не ведал почти ни одной черты своего будущего людоедского строя» (ШЕД-1968, стр. 26–27). [871] От этих кристально-четких формулировок в двухтомник перешли рудименты вроде того, что «разрушительность революции она [еврейская тема] не объясняет, только густо окрашивает» (т. II, стр.210). Тоже круто, да не набатно.

А вот «протокольные» предсказания в практическом осуществлении:

ШЕД-1968: «Описывалось имущество русской церкви, изымались ее ценности — и через толпу расступающихся верующих проходили в алтарь, да и не снимая шапок, а то еще и папиросы не вынимая из губ, — евреи. Громил православие Емельян Ярославский — еврей, Губельман Миней Израилевич» (стр. 30). Обжигает, как опрокинутый в глотку стакан первача. Остается только поплевать на ладони и хвататься за вилы.

В ДЛВ-2002 аналогичный эпизод тоже присутствует, но лексикон не тот: «Публично громила православие целая шайка „воинствующих безбожников“ во главе с Губельманом-Ярославским» (т. II, стр. 275). Это уже не обжигает, а лишь слегка взбадривает, как глоток какой-то подслащенной шипучки. Вольтаж не тот. Не искрится! Ни тебе Минея Израилевича, ни папиросы в зубах. Да и «шайка безбожников» какая-то безнациональная. Иной читатель может даже припомнить, что та большевистская шайка громила не только православные храмы, но и синагоги, распевая задорными голосами: «Наш девиз всегда таков — долой раввинов и попов!» Словом, хоть и во втором случае, как и в первом, «громит православие» Губельман, да ярость благородная уже не вскипает как волна, а лишь лениво побулькивает. То ли кастрировали Минея, то ли он бросил курить для сбережения здоровья, но к вилам рука уже как-то не тянется.

В «опусе» 1968 года проводится сопоставление участия евреев в двух мировых войнах: «Когда мне пришлось просматривать списки воинских частей русской армии в войну 1914-18 годов, я право встречал там евреев гораздо чаще, чем видел сам в наших воинских частях в 1943-45 годах» (стр. 44). Это не перенесено в «Двести лет вмести»: там о Первой мировой войне отдельный толк (в первом томе), а о Второй отдельный (во втором). В обоих просвечивает та же предвзятость автора, но как бы задрапированная маскировочными средствами. Вот образец этой маскировки.

ДЛВ-2002: «Хотя я участник той войны, мне меньше всего в жизни пришлось заниматься ею по книгам, собирать о ней материалы или писать о ней что-либо. Но я — видел евреев на фронте. Знал среди них смельчаков» (т. II, стр. 358–359). 

Эти строки в точности перенесены из ШЕД-1968, но там есть еще одна, опрокидывающая, фраза: «Не хоронил ни одного» (стр. 44).

Вот еще образец чеканного шага образца 1968 года: «Народному чувству не прикажешь: осталось у русских, у украинцев, у белорусов тягостное ощущение, что евреи прятались за их спину, что могли они провести эту войну достойнее» (стр. 45).

В 2002-м аналогичное «чувство» тоже присутствует, но шаги здесь вихляющие, даже и не шаги, а  проползание по-пластунски, с хоронением в складках местности, за кочками и кустиками «еврейских» источников. Но! «Свидетельствую: да, среди солдат на фронте можно было такое услышать. И после войны — кто с этим не сталкивался? — осталось в массе славян тягостное ощущение, что наши евреи могли провести ту войну самоотверженней: что на передовой, в нижних чинах, евреи могли бы состоять гуще» (т. II, стр. 360).

Так, сквозь ухищрения маскировки, просвечивает та же мысль: евреи всеми правдами и неправдами пристраивались в тылу; а когда не удавалось зацепиться в тылу, то в самой армии пристраивались в штабах, в обозах, в медсанбатах, то есть опять же подальше от опасности, от передовых траншей. Такое-де мнение можно было услышать.

О том, как на самом деле сражались и гибли евреи, и почему командиру отдельной звуковой батареи капитану Солженицыну не пришлось ни одного из них хоронить, подробно рассказано в очерке Валерия Каджая «Еврейский синдром советской пропаганды», к которому я и отсылаю читателя. [872]

Оказывается, что в то самое время, когда тайно писался «Архипелаг ГУЛАГ», в отдельную тетрадку, еще более тайную, сливалось: у евреев-де был «расслабляющий расчет: страна здесь — не наша, кроме нас — много Иванов, им все равно воевать, они и за нас повоюют с Фрицами, а нам лучше сохранить свою выдающуюся по талантам нацию, и без того уже вырезанную Гитлером» (ШЕД-1968, стр. 44).