Император Павел I

Александр Сергеевич Строганов заметил:

- Великий государь частенько жаловал своих министров палкою и ничего, не обижались.

- В истории, - заметил Сальдерн, - только двое государей-драчунов известны: Петр да Фридрих, король прусский. Царь Петр частенько бивал своих генералов, а его шведы бивали не раз. Карл XII был более искусным полководцем, хоть Полтавскую баталию и проиграл, а войну вел искусней, по всем правилам.

Возмущенный Порошин вскипел от негодования.

- Покойный государь, - громко сказал он, - не только от своих единоверцев славным полководцем почитается, но и сам Вольтер пишет, что Карл XII в армии Петра Великого быть достоин только первым солдатом. И говорит это не русский, а француз.

- Неужели так? - спросил Павел.

- Доподлинно так, - ответил граф Иван Григорьевич с некоторым восхищением, слезы на глазах имея, - это истинно Бог был на земле во времена отцов наших!

"Для многих причин несказанно рад я был таковому восклицанию", записал Порошин. Вечером он читал наследнику "Историю Петра Великого" Вольтера: "Карл XII, славный девятью годами побед; Петр Алексеевич девятью годами трудов, положенных на создание войска, равного шведской армии; один - прославленный тем, что он дарил государства, другой тем, что он цивилизовал подвластные ему народы. Карл имел титул непобедимого, который мог быть отнят у него в одно мгновение; народы дали Петру Алексеевичу имя Великого, которого его не могло уже лишить одно поражение"...

- Петр Великий в изображении Вольтера, - заметил Порошин, герой-преобразователь; он - законодатель и отец народа - идеальное воплощение просвещенного государя.

- Вот бы и мне быть похожим на него, - вздохнув, ответил Павел. - Да это очень трудно.

- Не тужите, Ваше Высочество, - улыбнувшись, сказал Порошин, главное - у вас есть с кого брать достойный пример для подражания.

Поздним вечером в дневнике Порошина появилась такая запись: "Чьи дела большее в нем возбудить внимание, сильнейшее произвесть в нем действие и для сведения его нужнее быть могут, как дела Великого Петра? Они по всей подсолнечной громки и велики, превозносятся с восторгом сынов Российских устами. Если бы не было никогда на Российском престоле такого несравненного мужа, то б полезно было и вымыслить такого Его Высочеству для подражания".

...Из дневника Семена Андреевича Порошина: "В этот день после утреннего чая великий князь пошел в залу и принялся готовить флажную иллюминацию подаренного ему к дню рождения большого линейного корабля, точную копию настоящего - "Ингерманландии".

Когда Порошин позвал мальчика на занятия, он сделал вид, что не слышит, а на повторный зов ответил:

- Мы сейчас все равно едем в Академию художеств, что ж на минуту книгу раскрывать?

- Идемте, Ваше Высочество, - настаивал Порошин, - отлынивать от учения негоже.

- Что ж, - проворчал обиженно Павел, - не все государю трудиться-то, чай, он не лошадь, надобно и отдохнуть!

- Никто не требует, чтобы государь трудился без отдыха, - возразил Порошин. - Он такой же человек, как все прочие, и возвышен в свое достоинство не для себя, а для народа. Поэтому всеми силами стараться должен о народном благосостоянии и просвещении.

- Экий ты, братец, прилипчивый, - сдаваясь, сказал Павел, - пойдем сядем и посчитаем один на один, - ведь мы с тобой известные математики".

Вечером, укладываясь спать, Павел виновато сказал Порошину:

- Не сердись на меня, я понимаю, что был не прав. Когда вырасту, все исправлю в своем поведении.

- Зачем же откладывать? Исправлять надо сейчас, а там появятся другие нелегкие заботы, - задумчиво произнес Порошин.

- А теперь спать, утро вечера мудренее, - сказал он и ласково потрепал мальчика по голове.

В дневнике встречаются и такие записи: "У меня очень дурно учился, так, что я, брося бумаги, взял шляпу и домой уехал. Причины дурному сегодняшнему учению иной я не нахожу, как ту, что учиться он начал несколько поздно, а после моих лекций оставалося еще фехтовать и сходить за ширмы подтянуть чулки и идти на концерт. И так боялся и нетерпеливствовал, чтоб не опоздать"...

"Говорил все о штрафах, и я бранил его за то: "С лучшими намерениями в мире вы заставите ненавидеть себя, государь..."

Вскоре у наследника появился товарищ по играм и наперсник.

- Познакомьтесь, Ваше Высочество, - сказал Никита Иванович, подводя к нему мальчика лет двенадцати, румяного и упитанного, смущенно улыбавшегося Павлу.

- Это мой внук, князь Александр Борисович Куракин. Батюшка его скончался, и государыня разрешила Саше быть в отведенных мне покоях. Прошу любить и жаловать. Теперь вы часто будете видеться и играть вместе, сказал Панин, представляя внука.

Вначале мальчики дичились друг друга, но потом возраст и общие интересы сделали свое дело - они подружились, и надолго. Пожалуй, у Павла не было более близкого и преданного ему человека. Медлительному, неуклюжему Саше Куракину часто доставалось от резкого и быстрого Павла. Но он был терпелив, добродушен и все прощал своему высокородному другу.

Запись от 19 сентября 1765 года: "По окончании всенощной принял Государь Цесаревич от всех нас поздравление и весьма был весел. Разошлися все, и я, раздевши, положил Его Высочество в постелю, было десять часов.

Государь Великий Князь изволил проститься со мною с особливою горячностью и ласкою и тем как бы припечатал в сердце моем все те движения моей горячности и ревности, которые во все течение первого-надесять году возрастало и в предшедшия лета к нему пламенело".

4 апреля 1765 года скончался великий Ломоносов. Порошин узнал об этом в тот же день вечером и утром принес печальную весть во дворец. Павел с участием отнесся к известию, пожалел покойного и спросил, велика ли у него семья. Порошин рассказал о жене и дочери Ломоносова, о большом горе, постигшем россиян. Потом он взял "Российскую грамматику" и раскрыл ее на посвящении автора великому князю. Книга была издана в 1757 году, когда наследнику исполнилось только три года, но автор обращался к нему как к взрослому. "Пресветлейший государь, великий князь, милостивейший государь, - читал Порошин, - повелитель многих языков, язык российский не токмо обширностью мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе. Карл Пятый римский император - говаривал, что шпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелем, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что сим со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие шпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков. И так, когда в грамматике как в науке таковую нужду имеют, того ради желая, дабы она сиянием от пресветлого имени вашего императорского высочества приобретенным привлекла российское юношество к своему наставлению, всенижайше приношу оную вашему императорскому высочеству"...