Портрет механика Кулибина

- А где Кулибин? - вырвалось у меня.

- Иван Петрович у родных в Карповке. Средняя дочка у него приболела.

- А сколько всего у него детей?

- Здесь трое маленьких: Саша, Дуня и Капа. Пока мы к путине готовимся, живут у старшей его дочери Елизаветы Ивановны. А еще восемь взрослых - в Петербурге.

- Всего выходит двенадцать, - сложил я. - Интересно, знают ли Осетров с Извольским об этом?

Сергей пожал плечами.

- Им-то что? Даже ежели знали бы - заговор, все одно, составили бы. Да ты садись, ешь!

От ужина я отказался, чтобы не заставлять себя долго ждать, выпил только кружку парного молока с хлебом и сразу же стал пересказывать подслушанный разговор князя с Осетровым, стараясь не упустить ни одного слова. Сергей слушал внимательно, не перебивая. Лишь однажды, когда я упомянул об обстоятельствах гибели его отца от руки наемных убийц, он не сдержался, стукнул кулаком по столу:

- Так я и думал, что его убили! Ну, погодите, окаянные, я еще посчитаюсь с вами!

А после того как я закончил свой рассказ, Сергей только и спросил:

- Коли злоумышленник нынче к дому Кулибина не явится, подежуришь завтра?

- Я и сам хотел предложить!

- Вот и хорошо. А то у нас молодых только двое, я да Петр Пятериков, пришлось бы через день ходить, от подготовки к путине отвлекаться. А отдежуришь и повидаешься с матушкой - на службу ко мне поступай. К бурлацкой лямке ты уже привычен да и расшиву сможешь расписать, так ведь?

- Попробую.

- А с налетчиками не побоишься столкнуться?

- Я же не один буду!

- Верно, не один! Ватага у нас подберется отчаянная! Вчера ночью сюда не только побратим твой Степан приходил, но и Ерофеич с Егором Пантелеевым. Через неделю, когда у нас все к путине готово будет, обещали объявиться с артелью!

- Как же они от хозяина уйдут? Ведь он уже грозился однажды паспорта не отдать!

- Придумают что-нибудь! А помочь нам твердо обещали. Хорошо бы к тому времени и с нечистой силой расквитаться!

Кукушка в стенных часах объявила час ночи.

- Пора бы спать, - вздохнул Сергей, - да разбередил ты мою рану! Вряд ли засну.

- И мне что-то не хочется. Расскажи мне об отце и подробнее об Иване Петровиче!

- Ну что ж, ладно, - охотно согласился он. - Только тогда уж до рассвета не ляжем, вся жизнь моя с ними связана...

ЧАСТЬ III

1

- Самое первое мое воспоминание, - начал Сергей, - как я, пяти лет от роду, бежал за отцом до самой пристани, провожая его в путину, и кричал:

- Тятя, возьми меня с собой! Я уже большой и все знаю!

Отец брал меня на руки, подбрасывал высоко над головой и, сверкая белозубой улыбкой, спрашивал:

- Коли на мель сядем, как сниматься станешь?

- Шестами перепихнусь!

- А как в бурю заклинит парус?

- Ножичком в него швырну, чтобы порвало в клочья!

- Молодец! - радовался отец. - Разбираешься, Сергей Афанасьич! Как только стукнет одиннадцать, возьму с собой кашеваром!

Матушка со старшей сестрой Настей стояли чуть поодаль, чтобы не мешать мужскому разговору, улыбались, слыша, как звонким колокольчиком заливается Сережа. Шесть лет пролетели незаметно, и, провожая мальчика в первое плавание, украдкой утирали слезы...

А о Кулибине в их семье часто вспоминали долгими зимними вечерами за вышиваньем и починкой рыбачьих сетей. Гудел огонь в русской печке, мороз разрисовывал стекла затейливыми узорами, с шипением падали догоравшие лучины в корытце с водой, пел за печкой отогревшийся сверчок.

Сначала о Кулибине рассказывал дед Сергея - товарищ его детских лет...

* * *

Ваня Кулибин родился в 1735 году в селе Бор, что в пяти верстах от Нижнего Новгорода. Его отец сколотил небольшое состояние, торгуя мукой, записался в купцы третьей гильдии и переехал в город со всей семьей. Было Ванечке в ту пору семь лет, жалко было ему расставаться с вольной деревенской жизнью.

- Я торговлишкой выбился в люди, - внушал ему по дороге в город отец, - стало быть, и ты по моим стопам идти обязан!

Мальчик слушал его вполуха. Совсем другое волновало его ум. Он рано отошел от шумных детских игр, стал внимательно наблюдать за всем, что происходило вокруг. Ему как могли объясняли, почему восходит и заходит солнце, река течет в море, меняется погода, а он уже спрашивал другое. Отчего крутится флюгер на крыше, легкий парус подгоняет тяжело груженную расшиву, действует водомет в саду у губернатора?

Видя живой интерес мальчика ко всему, его рано отдали учиться грамоте у дьячка приходской церкви. Но и в часослове и псалтыри Ваня не находил ответов на мучившие его вопросы, а больше того, что там написано, дьячок и сам не знал.

Отец сам выучил его счету, необходимому, по его понятиям, только для торговли, но сын и тут хотел знать больше сложения и вычитания.

Взрослые сочли его жгучее любопытство ко всему блажью, и тогда он сам стал доискиваться до сути явлений. Когда бывал с отцом на мельнице, старался понять, каким образом вращение колес преобразуется во вращение жерновов. Говорил, что идет играть с соседскими мальчишками, а сам разными хитрости ми проникал на городские мануфактуры, часами наблюдал там, как ткут полотно, сучат канаты, делают кирпичи, варят солод.

Однажды караульный выследил его и, взяв железной хваткой за ухо, отвел в лавку к отцу. Тот, в присутствии сторожа, отодрал мальчика розгами, повторяя при каждом ударе:

- Не смей воровать, не смей воровать, не смей воровать!

- Я не за тем, я не за тем, я не за тем! - упорно отрицал наказуемый.

- А за чем же? - спросил отец после экзекуции.

- Хотел узнать, как кирпичи делают! - набычившись, объяснил мальчик.

- И оное ни к чему! - наставлял отец. - Не кирпичами небось станешь торговать, а мукой!

Но Ваня, пусть пока что и неосознанно, готовил себя совсем к другому предназначению.

Узнав на собственном горьком опыте, что проникать на мануфактуры небезопасно, он приохотился посещать ремесленную слободу Кунавино на заволжском берегу. Бродя там, между тесно поставленных друг к другу домишек, наблюдал за работой гончаров, кузнецов, кожемяк... Но и этого ему было уже мало. У него зудели руки, хотелось самому лепить горшки, ковать сохи и подковы, выделывать кожи.

Он научился вырезать ножом из дерева флюгерки и модели разных волжских судов. Ставил плотины на ручье по склону Успенского оврага. Провел проточную воду в пруд во дворе, после чего в нем стала водиться рыба. А однажды соорудил в овраге маленькую настоящую меленку. Упорства Ване уже тогда было не занимать: три месяца возился с ней, сбивая колеса, отлаживал передачу, обтесывал камни для жерновов.

Когда все было готово, созвал соседских мальчишек, велел принести каждому по горсти пшеницы. И, вспомнив разговоры, слышанные на "взрослой" мельнице, затеял веселую игру:

- Сколько мешков привез?

- Пять.

- Пойдем-ка пересчитаем. Э, брат, да ты, никак, ошибся! Тут всего четыре!

- Как же так? С утра пять было!

- По дороге, знать, один вывалился!

- Никак не мог, я их крепко увязал.

- Тогда украли.

- И украсть не могли, я все время следил.

- Экий ты, брат, непонятливый! Вези тогда свое зерно на другую мельницу!

Увлеклись мальцы веселой игрой, не заметили, как подошел Кулибин-старший, остановился рядом.

Рано вам еще, огольцы, закричал вдруг, распалясь, осуждать старших!

Мальчишки кинулись врассыпную. Обутый в тяжелые сапоги, Петр Кулибин не смог догнать никого. Зло выместил на меленке, растоптал колеса в щепки. И в наказание посадил десятилетнего Ваню в лавку торговать.

Теперь, перед тем как браться за очередную поделку, мальчик вешал на дверь колокольчик, чтобы его не застали врасплох. В лавке он дежурил иногда полный день, иногда - половину, но отец требовал, чтобы он всегда находился рядом и являлся к нему по первому зову. Пришлось отказаться от дальних прогулок, ограничиться посещением близлежащих пристани и Нижнего базара. Там он учился у слепых музыкантов игре на гуслях, наблюдая за бурлаками, обратил внимание на их тяжелый, порой непосильный труд...