Становление нации. Религиозно-политическая история Англии XVI — первой половины XVII в. в современно

Скрупулёзность пуритан в быту, в их религиозности, но мнению Д. Зарета, имела образцом условия экономических договоров, повседневную жизнь средних и низших слоев общества, зачастую заботившихся, прежде всего, о выживании. Зарет обращает внимание на глубокое проникновение религиозных споров в общественную жизнь: бывали случаи, что из-за несогласия в религиозных убеждениях разрывались договоры между собственником земли и арендатором, а священников толкали к нонконформизму светские лица, ставшие более образованными, сидевшие на проповедях с Библией и делавшие заметки, побуждавшие самих пуританских пасторов к самосовершенствованию, отказу от напоминавших католицизм церемоний ^{1670}.

Исследователи отмечали двойственность отношения пуритан к политике правительства — с одной стороны, оно характеризовалось стремлением укрепить роль Англии в мире, усиливало английский национализм, с другой — стимулировало критику и требовательность в отношении действий властей ^{1671}.

М. Уолзер полемизировал с К. Марксом и его утверждениями о том, что репрессивное законодательство против бродяг в Англии XVI в. было направлено на подчинение социальных низов интересам капитала. Суть происходившего шире, утверждает Уолзер: это законодательство формировало личность, способную к самоконтролю и самоорганизации под влиянием требований времени. Часть этого процесса совершалась, конечно, и путем репрессий. Бродяги, разорявшиеся сельские жители, следовательно, попали под действие этих процессов, поскольку не были готовы стать «субъектами систематического самоконтроля» — жестокой иронии этих слов М. Уолзер, похоже, не чувствует. Он связывал распространение и укрепление пуританизма с признаваемым им подъёмом джентри и политическим укреплением палаты общин в XVI–XVII вв. ^{1672}.

Уолзер высказывал также своё мнение о социальной опоре пуританизма. <В пуританизме, на его взгляд, всегда было что-то, характерное для простоты и прямоты сельского жителя. Это религия тех, кто недавно пришел в город, кому здесь нелегко, и дисциплина религиозной общины приучает их к новой жизни и стандартам поведения, укрепляет уверенность в себе ^{1673}. Такие характеристики описывают, скорее, духовное состояние диссентеров и сектантов XVII–XVIII вв., чем пуритан XVI — начала XVII вв., хотя и раскрывают некоторые черты психологического облика представителей левого крыла пуританского движения.

Уолзер высказал и свое отношение к вопросу о связи пуританизма и либерализма: пуританизм был, по-видимому, одним из факторов, подготавливавших либерализм, но не был теоретическим вкладом в него. Пуритане, считавшие себя избранными, имели мало общего с терпимыми, уравновешенными либералами. Для полной победы либерализма и капитализма в западном обществе было необходимо как раз избавление от религиозного контроля и религиозных сомнений ^{1674}.

Многие социальные следствия развития протестантизма и пуританизма, считают исследователи, были ненамеренными. П. Коллинсон замечает, что в выступлениях проповедников обычной мишенью критики были грехи, и лишь редко — социальные институты. При Эдуарде VI критике подвергались преимущественно социальные грехи, а при Якове I — прегрешения главным образом личного и морального характера. В этом можно увидеть свидетельство значительного смещения акцентов от первоначального внимания к интересам бедных к предубежденности но отношению к социальным низам в последующем, когда протестантизм стал более тесно связанным с социальным порядком и интересами социального контроля. Пуритане времени правления Елизаветы толковали учение об избранности и предопределении в смысле, который настраивал на расширительное толкование вопроса о численности избранных и не подчёркивали чрезмерно собственную исключительность, но в предреволюционные десятилетия XVII в. среди пуритан стала усиливаться мысль о том, что избранных к спасению — меньшинство. Такое понимание спасения, считает П. Коллинсон, отнюдь не было характерно только для крайних пуритан и сектантов. Эта идея духовной избранности усиливала духовную напряжённость, вызывала желание покинуть страну, население которой никак не избавлялось от своих недостатков, так что к началу гражданской воины англичане превратились в расколотую нацию ^{1675}.

Как считает П. Коллинсон, в. Реформации прослеживается ещё также влияние движения, охватившего молодое поколение в борьбе со старшими, а также и стремление женщин к эмансипации и самоутверждению, и все эти стремления в Реформации переплелись ^{1676}.

Протестантизм, оставаясь патриархальным по характеру в понимании семейной жизни, всё же углубил, как считают, эмоциональность семейных отношений между супругами, родителями и детьми. В Англии под влиянием Реформации довольно скоро неженатые духовные лица стали исключением. К концу XIX в. в английском обществе сложилось убеждение, что английский идеал семейной жизни и привязанности к дому связан с пуританскими влияниями. Л. Стоун связал протестантизм, в равной мере и пуританизм, и англиканство, с появлением того, что он называл «строгая патриархальная нуклеарная семья» и со стремлением к тому, что можно назвать браком-дружбой, поскольку такой брак поощрял стремление к домовитости, семейным домашним добродетелям, что было, возможно, самым далеко идущим последствием Реформации в Англии, но эти вопросы легче изучать на примере социальных верхов ^{1677}. В то же время под влиянием кальвинистской доктрины избранности многих женщин в Англии охватывало отчаяние ^{1678}.

Р. Нокс писал, что история религиозного энтузиазма, развития активных форм протестантской религиозности — это в значительной степени история женской эмансипации ^{1679}. П. Коллинсон считает, что женщины с активной религиозностью не оспаривали намеренно своё место в жизни, а мужчины соглашались с возможностью активного поведения женщин в религиозных делах. П. Коллинсон сомневается также, нуждались ли женщины в XVI–XVII веках в эмансипации в современном смысле слова. Свидетельства этого времени, по мнению П. Коллинсона, демонстрируют, что женщины не были особенно притеснёнными. Можно отметить выдающуюся роль женщин в протестантском сообществе и в ортодоксальном, и в радикальном сектантском протестантизме середины XVII в. Большая но сравнению с мужчинами естественная склонность женщин к религии, хотя и не проверенная, и, возможно, трудно проверяемая опытным путем, была общим мнением современников. Предлагая объяснения этому, П. Коллинсон отмечает, что фрустрации, которые возникали у женщин в связи с их подчинённым положением, обострялись из-за психологических и физических последствий частого и, бывало, травматического деторождения, вели к сублимированным выходам в виде религиозного энтузиазма ^{1680}.

В отношении к детям в протестантской антропологии воспринятый у Августина пессимизм преподносил детей как склонных к воздействиям дьявола. Известный пуританин Джон Робинсон, отплывший в Америку на «Мэйфлауэре», полагал, что присущая детям по природе гордыня должны быть сломлена и выбита из них. Протестантские богословы обычно осуждали родителей за пренебрежение воспитанием детей. Некоторые историки считают, что суровость воспитания оказывала травмирующее влияние на ребенка, но есть и другие мнения: пуритане, в отличие от англичан викторианской эпохи, не превращали детство в период воспитания в сентиментальных фантазиях, а стремились к их религиозному обращению, помогали формироваться детям в том, что воспитывали их морально ответственными, способными лучше приспособиться к реальному миру взрослых: даже колыбельные песни не уводили ребенка в нереальный мир фантазий, но приучали детей к пониманию суровых забот по выживанию в мире ^{1681}. Но всё же есть также достаточно свидетельств, что отношения родителей и детей в Англии XVI–XVII вв. были очень тёплыми ^{1682}.