История людей

Дальше надо выяснить, почему звуки в языке взяли верх над жестами. Ведь у обезьяны все наоборот. Ее язык, губы, гортань и ротовая полость не приспособлены для членораздельной речи, а руки вполне пригодны для любых жестов.

Но, если верить водной теории раннего периода антропогенеза, то у гидропитеков ротовые органы должны были быть ближе к человеческим. Полные губы и толстый упругий язык, чтобы высасывать мясо моллюсков из раковин. Выступающий нос, который не заливает вода. Больший объем легких. А все вместе — отличная система для самых разнообразных звуковых сигналов.

А звук — он очень часто оказыватся лучше жеста. Можно крикнуть что-нибудь товарищу, который тебя не видит. Можно звукоподражанием обозначить конкретный объект охоты или угрозу.

И постепенно возникает система условных знаков, состоящая в основном из звуков и в меньшей степени — из жестов. Система эта может расширяться — во-первых, за счет комбинирования готовых знаков, а во-вторых, за счет изобретения новых.

А отсюда — всего один шаг до полноценного языка. Обычно, чтобы отличить язык человека от сигнальной системы животного, его называют «членораздельной речью». Но членораздельность — это формальный признак. А главным здесь является признак содержательный.

Доязыковая сигнальная система позволяет общаться только в режиме реального времени, когда поданная команда сразу же исполняется. Типичный аналог у людей — свальная драка с криками типа: «Этот мой!», «Помоги!», «Обходи справа!», предупреждениями «Эй, сзади!» и т. п.

Указать пальцем на врага, рыкнуть соратнику — и он кидается бить того, на кого ему указали — вот обычный пример обезьяньего и дочеловеческого общения.

А человеческое общение предполагает обсуждение вопросов, которые не относятся к настоящему моменту. Планы на будущее, предположения («Что будет, если…»), воспомнания о прошлом — все это доступно человеческому языку.

Говорят, что люди из первобытных племен лишены абстрактного мышления. Но это вряд ли. Скорее, прав Лев Гумилев: люди из реликтовых этносов живут только сегодняшним днем, и им попросту нет дела до абстракций. Но способности к абстрактному мышлению у них есть — хотя бы потому, что они есть у шимпанзе.

У шимпанзе достаточно ума, чтобы называть на амслене «цветком» любой цветок — и астру, и розу, и тюльпан. И когда мне говорят, что в чукотском языке нет единого обозначения для снега, потому что снег падающий, снег лежащий и снег тающий — это для чукчи разные вещи, то я и верю, и не верю.

Верю, потому что вся жизнь чукчей связана со снегом, и это несомненный повод создать для снега много разных терминов. А не верю — потому что разум чукчи ничем не отличается от разума русского или американца — и следовательно, он тоже способен объединить падающий снег с лежащим. И если понадобится, подобрать общее слово или в крайнем случае, изобрести новое.

Умение изготавливать даже самые примитивные орудия предполагает такой уровень абстрактного мышления, при котором уже возможна разумная речь. Но эта возможность условна. Она могла быть реализована, а могла оставаться на уровне «резервных мощностей» мозга.

А вот питекантропу эти «резервные мощности» понадобились уже наверняка. Его распространение по планете, по непривычным для Хабилиса географическим, климатическим и биологическим поясам, показывает, что жизнь Эректуса была организована сложнее, чем жизнь его предшественников.

Хабилис за миллионы лет не смог перешагнуть за границу африканских саванн, а Эректус за вдесятеро меньший срок добрался до прохладных степей Евразии и островов Индонезии (которые, впрочем, тогда, вероятно, еще не были островами, а представляли собой часть материка).

А еще Эректус делал более совершенные орудия, чем поздние Хабилисы. И мозг, который поначалу мало отличался от мозга Хабилиса, затем стал увеличиваться — причем как раз за счет лобных долей, отвечающих за речь, и ассоциативной коры, которая, собственно, и делает человека разумным.

Поэтому питекантропа и его собратьев следовало бы назвать не «человеком прямоходящим», а «человеком говорящим». Ведь автралопитеки и Хабилис ходили не менее прямо — однако они вряд ли умели разговаривать так, как мы.

Эректус, впрочем, тоже разговаривал не совсем так, как мы. На том уровне разума был возможен, вероятно, язык только одного типа — примитивный корнеизолирующий.

Корнеизолирующий язык — это такой язык, в котором каждое слово представляет собой отдельный корень с собственным значением, а конкретный смысл фразы и грамматические отношения определяются порядком слов и специальными служебными словами. Таков, например, китайский язык.

А в примитивном корнеизолирующем языке может вовсе не быть грамматики, и смысл фразы становится ясен просто из набора слов.

Понятный для русских пример корнеизолирующего языка — это дальневосточный пиджин «моя-твоя-болтай», на котором русские в Приамурье общались с китайцами и местными племенами. Однако в этом языке уже есть некий грамматический минимум. «Моя твоя понимай нет» — означает «Я тебя не понимаю», а «твоя моя понимай нет» — «ты меня не понимаешь».

Грань между примитивной речью и настоящим языком проходит там, где появляется грамматика, и слова уже не надо подкреплять жестами или расшифровывать из контекста — все ясно из самих слов.

Мы не можем точно знать, на каком языке говорили питекантропы — но скорее всего, еще на примитивном, лишенном регулярной грамматики.

Настоящий полноценный язык появился позже — у людей, которых относят к виду homo sapiens, то есть у неандертальцев и кроманьонцев. Но о них речь впереди.

16. Языки пламени

Мы привыкли к этой фразе — «языки пламени», и даже не подозреваем, что пламя может быть связано не только с языком, как с частью тела, на которую похожи всполохи огня, но и с языком, как речью.

А между тем, такая связь существует. Весьма вероятно, что австралопитекам и Хабилисам мешали говорить их мощные челюсти и крупные зубы, которыми они без труда могли разрывать сырое мясо.

Но Эректус уже на ранней стадии своего развития совершил одно открытие, которое, пожалуй, сравнимо с изобретением каменных орудий, а может, и превосходит его.

Мы не можем представить себе человека без орудий труда — но мы также не можем представить себе человека без огня.

Скорее всего, Эректус еще не умел разжигать огонь — но он научился его использовать.

Главный источник огня в природе — грозы, и молния ударяет в дерево не так уж редко. От этого случаются лесные и степные пожары, которые порой выжигают все живое, а порой только пробегают стремительно, съедая хвою и сухую траву и не трогая сочные зеленые растения и живые стволы деревьев.

Потомки водных обезьян наверняка могли скрываться от таких пожаров в воде, а потом лакомиться дичью, которую испекла для них сама природа.

Но только Эректусы оказались достаточно умны, чтобы целенаправленно использовать огонь, подаренный им природой и сохранять его из поколения в поколение.

Этому есть два доказательства — прямое и косвенное. Прямое — это семиметровый слой золы в китайской пещере, где жили синантропы. А косвенное — это относительно меньшие размеры челюстей и зубов у Эректусов по сравнению с австралопитеками и Хабилисами.

Такое изменение может означать только одно: мощность челюстей перестала быть для Предка вопросом жизни и смерти. Теперь одинаково хорошо выживали и те, у кого были сильные челюсти, и те, у кого они были слабее. Больше того, последние стали доминировать и довольно скоро в популяции Эректусов остались только они.

Как это можно объяснить? Очень просто. Эректус стал готовить пищу на костре, и теперь, чтобы откусывать и разжевывать куски мяса ему не требовалось прилагать больших усилий.

Зато Предки с более скромными челюстями были лучше приспособлены к членораздельной речи. И стаи, где доминировали Предки с более человеческим речевым аппаратом, за счет лучшего общения и координации действий чаще побеждали в схватках и войнах и успешнее передавали свои гены потомству.