Король Георг V

А вот сэр Джон Саймон, министр иностранных дел, относился к нацистам с большей снисходительностью. Посетив Германию в марте 1935 г., он писал королю:

Но главный вывод, который сделал сэр Джон, заключался в том, что Гитлер считает себя предназначенным избавить свою страну от бесчестья, и им, без сомнения, движет воодушевляющее чувство необходимости моральной реабилитации Германии. И заключил: «Если бы Жанна д’Арк родилась в Австрии и носила усы, то она, возможно, производила бы точно такое же впечатление».

Сэр Эрик Фиппс, британский посол в Германии с 1933 по 1937 г., также переписывался с королем. Это было весьма кстати, поскольку он нарисовал совершенно другой портрет Гитлера, которого наблюдал в частной обстановке:

Уиграму было поручено поблагодарить Фиппса за «депешу, полную здравого смысла». К этому он прибавил: «Король считает, что нас не должна ослеплять кажущаяся приторная умеренность немцев, нам следует быть настороже и не дать застать себя врасплох». Однако через несколько недель Макдональд обнаружил, что король сильно расстроен последними донесениями Секретной службы, касающимися перевооружения Германии, которые показал ему Ванситтарт. «Редко видел его таким унылым», — отметил премьер-министр.

В последний год жизни поведение короля в отношении диктаторов нельзя было назвать последовательным. Да, он питал благородное отвращение к агрессивным устремлениям диктаторов, возмущаясь как их претензиями, так и их жестокостью. Тем не менее короля продолжали преследовать воспоминания о «той ужасной и ненужной войне»; это было очень мучительно, и король говорил Хору, что скорее отречется от престола, чем снова через это пройдет. Он хотел сдерживать врага, но не провоцировать; Георг V был пацифистом, но одновременно конституционным монархом и прежде всего — патриотом. Хора, который в июне 1935 г. сменил Саймона на посту министра иностранных дел, до самого конца года часто вызывали во дворец. Вовсе не склонный к гиперболам, он позднее написал: «Я думаю, что именно неприятности в Абиссинии, начавшиеся как раз во время празднования серебряного юбилея, и убили короля».

В двадцатую годовщину воцарения король попытался изложить на бумаге мысли о том, сколь многим он обязан жене: «Я никогда не смогу как следует выразить свою благодарность тебе, дорогая Мэй, за то, что ты мне помогала и всегда была рядом со мной в эти трудные дни». Затем, что весьма характерно, он добавил: «Все это не какая-то сентиментальная чушь, я действительно так чувствую». На закате жизни он все чаще старался ее утешить и приободрить, и она ни разу его не подвела.

Радость доставляли ему и внуки Йоркские. Вот как один посетитель Сандрингема описывал в 1928 г. будущую королеву Елизавету II, которой в то время исполнилось год и девять месяцев:

В этом же году, но чуть позже, она отправилась с бабушкой и дедушкой в Балморал, где в то время гостил Уинстон Черчилль. «Здесь вообще никого нет, — писал он своей жене, — кроме [королевской] семьи, слуг и принцессы Елизаветы, которой сейчас два года. Вот это характер! У нее властное и задумчивое выражение лица, удивительное для такого маленького ребенка». Даже в младенческие годы она не чуждалась королевских обязанностей. Сэр Оуэн Моршед любил вспоминать одно утро в Виндзорском замке, когда офицер, командовавший караулом, строевым шагом подошел к коляске, в которой сидела принцесса Елизавета: «Разрешите выступать, сударыня?» В ответ ребенок слегка наклонил головку в шляпке и махнул крошечной ручкой.

Последние годы короля также скрасила женитьба двоих его сыновей. 29 ноября 1934 г. принц Георг обвенчался в Вестминстерском аббатстве с греческой принцессой Мариной. «У нее за душой нет ни цента», — бодро заявил король Макдональду. Однако она обладала другими достоинствами — красотой, тактом и умом, интересом к искусству и чувством стиля, вдохновлявшим целое поколение дамских портных. «Король вел себя с ней как настоящий ангел, когда она робкой невестой впервые прибыла в Англию», — говорила позднее мать принцессы Гарольду Николсону. Уиграм с некоторым удивлением отмечал, что он даже согласился скорректировать свои до этого абсолютно неизменные планы насчет охоты из-за предстоящей церемонии. Это был сказочно счастливый брак, трагически оборвавшийся всего восемь лет спустя, когда служивший в Королевских ВВС герцог Кентский (этот титул принцу был пожалован в 1934 г.) во время войны погиб в авиационной катастрофе.

В августе 1935 г. король был рад узнать, что его третий сын Генри, герцог Глостерский, хочет жениться на леди Алисе Монтегю-Дуглас-Скотт, дочери герцога Бакклейча. Скромное очарование, твердый характер, неизменное чувство долга и любовь к деревенской жизни сделали ее идеальной женой для добросовестного, но не слишком усердного принца королевской крови. Королева и здесь продемонстрировала присущий ей здравый смысл. «Не спеши покупать кучу драгоценностей, — писала она сыну, — так как кузина Ганноверская оставила тебе несколько прекрасных вещей из бриллиантов, которые можно переделать, да и у меня в коллекции есть украшения, которые я давно уже подобрала для твоей жены». Последовавшая в октябре смерть отца новобрачной заставила провести намеченную на 6 ноября церемонию не в Вестминстерском аббатстве, а в часовне Букингемского дворца. Тем не менее все надели приличествующую свадьбе одежду. Норман Хартнелл сконструировал для маленьких подружек невесты, включая принцессу Елизавету и принцессу Маргарет Роуз, длинные платьица, но король приказал их укоротить. «Я хочу увидеть их очаровательные коленки», — заявил он. Вечером, после венчания, король записал в дневнике: «Теперь все дети женаты — кроме Дейвида».

Старший сын короля, которому в июне 1934 г. исполнилось сорок лет, не проявлял готовности ни жениться, ни взвалить на себя груз обязанностей конституционного монарха. Еще в 1925 г. Шэннон записал в дневнике: «Чувствуется, что принц Уэльский не пошевельнет и пальцем, чтобы спасти свой будущий скипетр. Собственно, многие его близкие друзья считают, что он будет только рад его лишиться». До конца царствования отца он продолжал демонстрировать империи свое мальчишеское очарование, лишь изредка омрачаемое приступами скуки и меланхолии; дома он проявлял подлинную, хотя отнюдь не постоянную заботу о безработных. Однако ни его политические суждения, ни частная жизнь не вселяли уверенности в тех, кто его хорошо знал.

Менсдорф, продолжавший год за годом приезжать в Лондон, оставил следующую запись своего разговора с принцем, состоявшегося в 1933 г.: