Король Георг V

Хотя в ноябре 1936 г. королю исполнилось семьдесят лет, немногие считали, что он процарствует хотя бы еще лет пять. В эти осенние месяцы Болдуину казалось, что король уже «пакует чемоданы и готовится к отъезду». Менсдорф, гостивший в Сандрингеме в середине ноября, также писал: «Когда король стоит, он напоминает мне императора Франца Иосифа в последние годы его жизни». Это было печальное сравнение — австрийский император скончался в восемьдесят шесть лет. Есть свидетельство, будто король чувствовал приближение конца. Когда канадское правительство неофициально запросило согласие на назначение брата королевы лорда Атлона следующим генерал-губернатором, король выступил против. Ему уже немного осталось, пояснил он, и поэтому он хочет, чтобы Атлоны остались в Англии и хоть как-то смогли утешить его одинокую вдову.

Как отмечал Доусон, после напряжения, вызванного юбилеем, сужение артерий в мозгу короля заставляет его спать весь день, даже за столом. А вот ночь не приносила ему отдыха, и сестра Блэк, оставшаяся при нем после тяжелой болезни 1928–1929 гг., в три часа ночи часто давала ему кислород, чтобы уменьшить беспокойство. «Короля очень тревожит итальянская ситуация, — писал 27 ноября Макдональд. — Никогда не видел его в таком нервном состоянии: говорит, что не может из-за этого спать».

3 декабря смерть сестры принцессы Виктории принесла королю новые страдания. Впервые он пренебрег своими общественными обязанностями и не стал открывать заседание нового парламента. Тем не менее не прекращающийся поток красных чемоданчиков не оставлял без внимания. Как раз перед Рождеством ему пришлось председательствовать при смене министра иностранных дел. Проезжая через Париж в Швейцарию, где намеревался провести отпуск, Хор вместе с французским министром иностранных дел Лавалем разработал весьма недостойный план, по которому Италию следовало умиротворить 60 тыс. квадратных миль абиссинской территории. Это так возмутило общественное мнение, что кабинет вынужден был его дезавуировать, а Хор 18 декабря ушел в отставку. Король сразу же поручил Уиграму написать отставному министру великодушное письмо с выражением сочувствия. А когда Хор прибыл во дворец, чтобы официально сдать полномочия, король тактично свернул беседу на их общее хобби. «Теперь, когда Вы свободны, — заявил он, — у Вас стало больше времени для охоты. Приезжайте в Норфолк — настреляете много вальдшнепов». После этого король уехал, чтобы провести Рождество в Сандрингеме. Тем не менее он и там не смог сбросить с себя бремя ответственности. 23 декабря для вручения полномочий к нему вызвали Антони Идена. Двадцать шесть лет спустя Иден опубликовал воспоминания об этой аудиенции, в которых процитировал короля: «Я сказал Вашему предшественнику: „Вы знаете, что говорят — не надо больше возить уголь в Ньюкасл [162] и не надо пускать Хора в Париж“. Бедняга даже не засмеялся».

Вполне может быть, что король в этой беседе действительно повторил ту bon mot, [163] которая уже и так сделалась популярной в обществе. Однако совершенно невероятно, чтобы в столь тяжелый для Хора момент он сказал ему в лицо нечто подобное, а потом еще и посмеялся над ним за отсутствие чувства юмора. Сочувственное письмо короля и собственное свидетельство Хора об их прощальной аудиенции еще больше ставят под сомнение это «воспоминание» Идена. Как известно, короли притягивают к себе легенды, однако от такой его память все-таки следует охранять.

Рождественское радиообращение, прочитанное королем сильно ослабевшим за последний год голосом, снова тронуло сердца людей. Король говорил подданным об их и своих радостях и горестях; было также особое обращение к детям и последнее благословение патриарха. Очередная пытка кончилась, но его ослабевшее здоровье позволяло предаваться лишь самым простым удовольствиям. «Смотрел, как купают моего внука Кентского», — с удовольствием записал он. Король ездил по поместью на толстом маленьком охотничьем пони, посадил перед домом кедр, наблюдал за тем, как его жена приводит в порядок принадлежавшую королеве Александре коллекцию работ Фаберже, вернувшуюся в Сандрингем после смерти принцессы Виктории. Тем не менее он так и не перестал заботиться об окружающих. Отдав Королевский павильон в Олдершоте в распоряжение недавно поженившихся Глостеров, он потрудился написать письмо невестке, выразив надежду, что там им будет достаточно тепло.

Встревоженный сообщениями сестры Блэк о том, что король стал задыхаться, Доусон напросился в Сандрингем, куда приехал 12 января из Кембриджа. «Нашел его в скверном самочувствии, — отмечал он, — совсем без сил — речь идет о его жизни, о чем я ему и сказал». Посчитав ненужным задерживаться там, Доусон уехал, готовый вернуться по первому требованию. 15 января, после ужасного дня, король рано лег в постель, а на следующее утро решил остаться в своей комнате. Последняя запись в дневнике, который король столь пунктуально вел с 1880 г., была сделана 17 января. После неразборчивых заметок относительно снега и ветра там следуют такие слова: «Этим вечером приехал Доусон. Я с ним виделся и чувствовал себя отвратительно».

В этот день принц Уэльский, вызванный из Виндзора, где он охотился с друзьями, обнаружил отца в спальне спящим в кресле перед камином. Прежде чем вновь погрузиться в сон, он как будто узнал сына. Понимая, что конец уже близок, Доусон не стал приглашать ту медицинскую бригаду, которая спасла короля во время предыдущей болезни, а вызвал только сэра Мориса Кэссиди, специалиста-кардиолога. В тот же вечер пятницы появился первый из шести медицинских бюллетеней, готовивших нацию к худшему: «Бронхиальный катар, от которого страдает Его Величество, не очень тяжелый. Однако появились признаки сердечной слабости, которая вызывает определенное беспокойство». В течение следующих двух дней король то терял, то вновь обретал сознание, его сердце работало с перебоями. В воскресенье принц Уэльский отправился в Лондон, чтобы проконсультироваться с премьер-министром относительно порядка престолонаследия. Вскоре после этого в Сандрингем прибыл архиепископ Кентерберийский. До того он позвонил Уиграму в надежде, что, «если беспокойство возросло, мне будет позволено приехать — этого, не говоря уж о долге личной дружбы, как представляется, ожидает от меня вся страна». Королева, когда ее спросили, дала на это согласие. Однако принца Уэльского, который на следующий день вернулся в Сандрингем, вмешательство Ланга сильно разгневало. Позднее он описывал, как тот незаметно входил и выходил из отцовской комнаты, — «безмолвный призрак в черных гетрах».

Понедельник, 20 января 1936 г., стал последним днем в жизни короля. Тем утром архиепископ произнес над ним несколько простых молитв, возложил руки на голову суверена и отпустил ему грехи. Затем, в момент просветления, король послал за своим личным секретарем. Уиграм обнаружил его с газетой «Таймс», раскрытой на странице, посвященной имперским и иностранным делам. Очевидно, какой-то абзац на этой странице, решил Уиграм, и вызвал знаменитый вопрос короля: «Как там империя?» Король героически попытался обсуждать деловые вопросы, но тщетно. «Чувствую себя очень усталым», — сказал он.

И все же королю Георгу V не суждено было тихо умереть. Поскольку он больше не мог исполнять конституционные обязанности, прошедшее на Даунинг-стрит совещание министров санкционировало создание Государственного совета, который должен был действовать от его имени. Для этого, однако, требовалось, чтобы король собственноручно подписал соответствующее распоряжение в присутствии членов Тайного совета. Во время прежней болезни, в 1928 г., король был достаточно бодр, чтобы уверенно поставить свою подпись. Теперь же он лишь временами приходил в сознание, и у него не действовала правая рука. Доусон боялся, что подобное усилие окажется для него чрезмерным: «Я был несколько удивлен решением кабинета министров… о незамедлительном проведении Тайного совета. В этом не было неотложной необходимости… но они, кажется, боялись (мне кажется, неоправданно) возникновения чрезвычайной ситуации и не хотели сидеть сложа руки».