Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

— Мне рекомендовал позвонить вам как наиболее сведущему в древнекаменном веке Западной Европы американскому археологу профессор астрофизической обсерватории Гарвардского университета Джеральд Хокинс, — поторопился объясниться Маршак. Он, естественно, знал, что Мовиус не занимается изучением космоса, а работает сотрудником Гарвардского археологического и этнографического музея Пибоди. Известно ему было и то, что во Франции профессор оказался потому, что в течение вот уже шести лет вел в долине реки Везер раскопки пещеры Пато. — Речь идет вот о чем: мне кажется, что я понял и расшифровал одну из записей древнекаменного века.

За этими словами последовала длительная и оттого, кажется, настороженная пауза, заполненная лишь монотонными электронными шорохами. Маршак ждал отклика, но молчание явно затягивалось. Оно стало, наконец, тягостным, отчего создавалось впечатление, что в Лез Эйзи просто положили трубку, не желая продолжать бессмысленный разговор. Но вот из Франции в Нью-Йорк донеслось сухое и категоричное:

— В древнекаменном веке нет записей.

— Извините, но позвольте мне кратко сформулировать проблему, которая мучит меня, требуя безотлагательного решения, что и вынудило осмелиться побеспокоить вас звонком. Мой соавтор, молодой физик доктор Роберт Дисэстроу, руководитель отдела теоретической науки НАСА и председатель первого его комитета по исследованию Луны, пишет в книге разделы, связанные со специальными инженерными и научными вопросами. Мне же выпала нелегкая доля разобраться в истории того, как человек достиг того уровня в науке и цивилизации, что он начал теперь планировать запуск спутников Земли и полет аппаратов в сторону Луны. Мне как писателю предстояло собрать и соответствующим образом обработать исторический и научный материал, объясняющий далекую предысторию современной «Лунной программы». Я разговаривал с сотнями разных людей от администраторов до исследователей, включая лауреатов Нобелевской премии, которые пришли к изучению космоса из различных отраслей науки — от молекулярной биологии до астрофизики и высшей математики. Встречался и со специалистами по космосу в Советском Союзе. Я обсудил с собеседниками множество проблем административных, экономических, политических, научных и инженерных. Познакомился с личными планами и надеждами людей, которые участвуют в космических исследованиях. И меня, признаться, больше всего удивило, что никто из тех, с кем я толковал, не мог ясно сказать, почему и для чего, собственно, мы вышли в космос, как вообще получилось, что мы подошли к этому удивительному предприятию. У каждого было свое мнение, и оно основывалось на той узкой области деятельности, которой этот человек занимается, будь то наука, инженерия, политика или бизнес. Я поэтому оказался в затруднительном положении, пытаясь составить для себя ясную картину, как или почему мы пришли к космической эре и что она, кроме ограниченного для разных специалистов смысла, значит. Но, быть может, трудность состоит в том, что в разговорах затрагивались вопросы, ответы на которые отнюдь не лежат на поверхности. Возможно, все объясняется просто — человеку далеко не всегда нужно точно знать, почему он делает то или это.

— Положим, ну так что же из этого следует? — сдержанно спросил Мовиус.

— При работе над книгой у меня возникли и другие трудности. Так, когда мне понадобилось написать несколько страниц об исторической подоплеке космической эры, что заставило коснуться проблем, связанных с первыми цивилизациями, вопросами зарождения математики, астрономии и науки в целом, то эти несколько параграфов оказались для меня самыми трудными из всего, что мне когда-либо приходилось писать. А ведь я более двадцати лет работал в разных странах Азии и Европы, был репортером, книжным и театральным обозревателем, постановщиком пьес и популяризатором науки. Признаюсь вам, профессор Мовиус, что по сравнению со страницами исторической подоплеки даже популярное изложение проблем космической физики показалось мне намного более легким делом. Ясно, однако, что столь сложные явления, как космическая программа, современная цивилизация или современный человек, не могут брать начало в несовершенных и примитивных культурах. Но когда просматриваешь сведения о происхождении науки и цивилизации, то постоянно ощущаешь, что для целостности образа человека прошлого чего-то не хватает.

Поражает серия «неожиданностей» в истории человечества — наука появилась «внезапно» у греков, отдельные предпосылки ее зародились «внезапно» в Месопотамии, в Египте, Индии и Древнем Китае, цивилизация «внезапно» начала формироваться на Ближнем Востоке, письменность «внезапно» была разработана в Шумере и Египте, переход от охоты к земледелию, основе любой развитой цивилизации, «внезапно» произошел около десяти тысяч лет назад. Также «внезапно» был разработан календарь, а 30 тысяч лет назад «внезапно» появилось искусство древнекаменного века. Однако, обратившись к археологии, я понял, что и с ее помощью трудно объяснить все эти бесконечные «внезапности», если даже каждую из них растянуть на многие поколения или на десятки веков. В результате у меня укрепилась уверенность в том, что искусство, сельское хозяйство, математика, астрономия, календарь, письменность — все это не могло появиться внезапно. Они, вероятно, результат тысячелетней деятельности человека. Но скольких тысячелетий — вот в чем вопрос!

— Пожалуй, и я не отказался бы услышать ответ на него, — донесся из-за океана скучный голос человека, кажется, уже теряющего терпение.

— Да, но мне в особенности трудно стало принимать популярную в отдельных кругах теорию внезапного становления науки, как только я познакомился с особо интересными археологическими объектами, которые, как можно догадываться, содержат неожиданный свидетельства относительно высокого уровня знаний, а также сложной мифологии и загадочного символизма. По-моему, наука — один из временных видов человеческой деятельности, и признание этого принципиально важно. А переход от охоты и собирательства к земледелию? Отвечая на этот вопрос, следует, наверно, учитывать, насколько сложен сам по себе такой вид хозяйственных занятий. Это ведь не охота, которая может быть закончена в один-два дня, а то и меньше. Земледелие — временная деятельность, то есть растянутая на год и к тому же требующая не только соответствующих орудий, но также определенных навыков, которые, как считается, закреплялись в мифах и сакральных ритуалах и культах.

— Но это уже по части иных наук, — вяло возразил Мовиус.

— Да, конечно. Когда я обратился с подобными проблемами к профессору антропологии Колумбийского университета Ральфу Салецкому, он от души посмеялся над моими муками и сказал, что я задаю вопросы, которые даже сами археологи пока не решаются ставить. Они до сих пор, по его словам, лишь медленно и осторожно пытаются прояснить хронологию и общую последовательность культурных событий, изучают кости и орудия труда человека, анализируют погребальные обычаи и строительные приемы, почти наощупь силятся распознать образы божеств. О прочих же навыках древнего человека, увы, никаких данных пока нет. А может быть, указания на то есть в культурных горизонтах, которые отложились в пещерах 10, 15, 20 тысяч лет назад? — с наивностью дилетанта спросил я тогда Салецкого. Он печально улыбнулся и сказал откровенно, что дать ответ на этот вопрос не в его силах. Если же этот ответ вообще существует, то услышать его можно разве что от профессора Музея человека в Париже Андре Леруа-Гурана, выдающегося, по его мнению, знатока пещерного искусства и символизма эпохи палеолита.

— Салецкий прав. И что же, вы побывали у Леруа-Гурана? — Маршак, уловив в голосе едва заметный оттенок заинтересованности, с воодушевлением продолжал:

— Пока нет. Но я написал ему письмо, в котором задал такой вопрос: есть ли какие-нибудь указания на то, что пещерное искусство отражает сезонность или некую иную, но обязательно временную периодичность? Ведь если оно ритуально, с чем согласны многие, то оно должно носить временной характер, ибо ритуалы, какими бы примитивными и архаичными они ни были, свершаются обычно в совершенно определенный период времени. Нельзя ли поэтому утверждать, что таинственные походы древнего человека вглубь пещер каждый раз были приурочены к моменту, особо важному для жизни человека, а в более широком плане — и для природы в целом. Можно ли осмелиться (поскольку речь идет о древнекаменном веке) подумать, что они осуществлялись во время смены сезонов или в период каких-либо важных событий, допустим, при начале миграций животных или когда начиналась, положим, весенняя охота? Если это так, то нельзя ли воспринять палеолитическое искусство как свидетельство наличия временных представлений у людей древнекаменного века?