Генералиссимус князь Суворов

Притянув к себе Гедройца и приказав Язвинскому присоединиться к армии за Пилицей, в Конской, Вавржецкий продолжал движение, 3 ноября перешел Пилицу в Новомясте, с присоединившими остатками отряда Неселовского, и разрушил за собою мост. Русские гнались за Поляками неутомимо, не упуская их из виду своими передовыми войсками, но не могли во время достигнуть Пилицы с достаточными силами. Впереди шел Денисов, за ним Ферзен. Денисов приспел к Пилице, когда мост был испорчен, и тотчас принялся его чинить; это его задержало, и войска Вавржецкого успели снова отдалиться. Оставалось удовольствоваться брошенной польской пушкой и несколькими сотнями инсургентов, положившими оружие. После переправы Ферзен донес, что Поляков насчитывается до 20,000, а у него всего 7,000, и потому просил подкрепления. По обыкновению счет основывался на слухах и преувеличенных показаниях сдающихся; в действительности у Вавржецкого, считая и отряд Язвинского, не было больше тысяч 14, или и того меньше, и при их деморализации, перевес в силах тут ничего не значил. а все дело заключалось лишь в том, чтобы настичь бегущих. Суворов так и понимал дело, по все-таки послал Шевича с 8 батальонами и 25 эскадронами, приказал доносить себе о ходе действий чрез каждые 6 часов, подтвердил вернее считать неприятеля, возложил на Ферзена ответственность «по всей строгости воинских правил» и пояснил, что личным своим присутствием он, Суворов, устранил бы медленность в ходе дела, но по понятной причине не может отлучиться из Варшавы. На следующий день новое от него подтверждение: «рекомендую вашему превосходительству полную решимость, вы генерал; я издали, и вам ничего приказать не могу. Иначе стыдно бы было, вы локальный. Блюдите быстроту, импульсию, холодное ружье; верить счет мятежников» ¹³.

Недавно Вавржецкий посылал в Варшаву к королю узнать о результате его ходатайства пред Суворовым в пользу польских войск. Теперь возвратился посланный; за ним прибыл от Суворова офицер. Польский главнокомандующий извещался, что при условии сложения оружия, инсургенты могут возвратиться в свои дома с паспортами за подписью командиров. Как видно, это было тоже самое, что говорилось в данной еще 31 октября амнистии, но Вавржецкий остался недоволен и послал к королю того же генерала Горенского, снова написав, что условия не выгодны, ничего не гарантируют, и он их не понимает. Между тем Поляки продолжали быстро уходить и прибыли в Држевицу. Здесь Вавржецкий накрыл письмо прусского генерала Клейста к Домбровскому: именем короля Поляки призывались в прусскую службу, а Домбровский приглашался для переговоров. Вавржецкий продиктовал Домбровскому уклончивый ответ и приказал отправить это письмо к Клейсту, но не прекратил происков. Корпус Домбровского был особенно вреден Пруссакам, с успехом поддерживая и развивая восстание в Великой Польше; в нем находилось много великополяков, которые не могли возвратиться с безопасностью восвояси иначе, как передавшись Пруссакам на определенных условиях. Домбровский в другой раз приступил к Вавржецкому с убеждениями, при содействии нескольких десятков офицеров; Вавржецкий отказал вторично. Он говорил, что нельзя верить подписи Прусского короля, который вероломно изменил трактату с Польшей; что ручательство Суворова надежнее, потому что Русскую Императрицу честь обяжет соблюсти данное её военачальником обещание. Но аргументация эта не убедила никого; личный интерес говорил против нее слишком сильно.

Неутешительные события последних дней не остались без влияния на Вавржецкого. Упрямство его не было еще сломлено, но поколебалось. Убедившись в невыполнимости своего первоначального плана, он стал теперь заботиться лишь о том, чтобы гарантировать наиболее выгодные условия обезоружения войск. В действительности это было лишнее, ибо нельзя было ожидать, чтобы Суворов изменил объявленную амнистию, по Вавржецкий вероятно увлекался желанием окончить свое несчастливое предводительство спасением, на сколько то возможно, своей собственной и национальной военной чести. Побуждение благородное, но при тогдашних обстоятельствах неуместное, так как почти все во чтобы то ни стало хотели мира, только чаяли получить его — одни от Пруссаков, другие — от Русских, смотря по складу понятий или по направлению интересов. Вавржецкий в этом тотчас же и убедился, может быть в десятый раз. Пикеты и высланные к Новомясту разъезды перешли либо к Русским, либо к Пруссакам; посланы были новые — тоже самоё. Из опасения дальнейшего дезертирования, приказано было выступать дальше, прямо на Конскую, но Домбровский просился идти чрез Опочно, где будто бы заготовлен для него фураж. Вавржецкий поспорил, но согласился, «не желая его раздражать». В Опочне Домбровский получил с нарочным из-за прусской границы письмо с предложением, подобным прежнему. Опять разыгралась сцена относительно перехода на службу к Пруссакам, но Вавржецкий опять настоял на своем. Почти тоже самое продолжалось и дальше, по дороге к Конской и оттуда к Радошице. В одном месте вся кавалерия ариергарда передалась напиравшим казакам; в другом — разразился формальный бунт, с пушечной и ружейной пальбой; в третьем — часть войск, забрав лошадей из-под артиллерии и обоза, ушла к Русским и Пруссакам, так что 24 пушки пришлось закопать в землю; в четвертом — при одном слухе, что показались казаки, опять бунт с пальбой, разъезд не возвратился, почти целая бригада рассыпалась. Вавржецкий собирал офицеров, говорил, что необходимо обождать Горенского с ответом Суворова и до тех пор удерживать солдат; что если ответ будет не удовлетворительный, то лучше пробиваться к Французам и погибнут со славой или сдаться всякой другой армии, только не русской и не прусской. Офицеры соглашались, испуская крики энтузиазма, но дело все-таки шло по-прежнему ³.

Так Вавржецкий добрался до Радошице, соединившись, как он говорит, «с незараженным» отрядом Язвинского из 3,000 человек с 20 пушками. Однако «зараза» была так сильна и прилипчива, что вновь прибывшие скоро подошли под общий уровень. Сюда вернулся 5 ноября Горенский и привез от Суворова полную амнистию от 31 октября, уже опубликованную по трактату от Радошице до Варшавы. Вавржецкий все-таки этим не удовольствовался и хотя послал сказать Денисову и Ферзену, что из Радошице не сделает никуда ни шагу, а Суворову, что согласен положить оружие, но затягивал развязку, послав королю просьбу, чтобы он сверх условий амнистии, ходатайствовал об освобождении взятых раньше в плен.

Польскому главнокомандующему ничего и не оставалось делать, как остановиться в Радошице. Последнее время Денисов сидел у него на плечах, а передовые казачьи партии и разъезды появлялись в разных местах внезапно, и одним своим появлением усиливали внутреннее расстройство Поляков. Были даже случаи, если верить Вавржецкому, что отдавшиеся добровольно, направляли казаков на остававшихся под ружьем, дабы таким образом ускорить развязку. Трофеи доставались Русским дешево: орудия приходилось только подбирать. Так, под Новомястом подобрано 1 орудие, под Карачовым 4, под Радошицей 20, в других местах тоже по несколько. Но как дешево ни доставались, в боевом смысле, эти трофеи, все же они служили справедливым возмездием за предшествовавшую победную кампанию и за подъемлемые Русскими большие труды при производившемся преследовании, в позднее и ненастное время года. Отряд Шевича например прошел 170 верст меньше чем в трое суток. «Мы отдыхаем, а вы в трудах», писал Суворов Ферзену, а в другом письме говорил: «о пора, пора под кровли». Действительно было давно пора, а потому приходилось торопиться; удваивая энергию и труды. По результатами этих усиленных трудов не всегда пользовались сами трудившиеся. Так в Опочне, где вследствие бунта части войск, были оставлены 24 орудия, наехали Пруссаки и завладели ими почти на глазах Денисова. Из этого возникла переписка, Ферзен спрашивал приказания у Суворова — как поступить; Суворов отвечал: «с сими пушками извольте поступить но вашему благорассмотрению: вы локальный, а я вдали; коли можно взять добрым манером, то возьмите; коли нет, уступите; не стоит того, чтобы за них ссориться». Но так как Суворов терпеть не мог служить другим «мартышкиным каштанным котом», а в настоящем случае Пруссаки именно вытаскивали каштаны русскими руками, то Суворову стало досадно, и через два дня он пишет Ферзену, что было бы очень желательно отобрать от Пруссаков пушки, захвачённые ими без всякого на то права, и чтобы он, Ферзен, употребил на то все усилия. Пушек однако не удалось добыть из цепких рук союзников ⁴.