Генералиссимус князь Суворов

Суворов, этот суровый военачальник, беспощадный к вооруженному противнику, делался совсем другим, когда противник бросал оружие. Характеризуя свое отношение к побежденным Полякам, он приводил стихи Ломоносова:

Такая метаморфоза происходила в нем и по внушению сердца, и по расчету ума. В настоящем случае и то и другое усугублялось. Перед ним находился король, венчанный властитель, помазанник Божий, т.е. лицо, перед которым Суворов, глубоко убежденный монархист, всегда привык преклоняться. Притом этот король был несчастен. С другой стороны, конец войны был обеспечен, и чем шире победитель выказывал свое великодушие и безбоязненность, тем полнее получался результат умиротворения. По всем этим побуждениям, Суворов решился сделать королю истинно царский подарок. Во время беседы, Станислав-Август попросил отпустить из числа пленных одного офицера, который в прежнее время служил при нем, короле, пажом. Суворов тотчас же согласился и спросил, не пожелает ли король получить еще кого-нибудь. Не ожидая такой любезности, Станислав-Август обнаружил что-то в роде удивления, но Суворов, улыбаясь, предложил ему сто человек, даже двести. Замечая, что недоумение короля возрастает, Суворов пошел дальше и сказал, что готов дать свободу 500 человек по королевскому выбору. Станислав-Август не знал, как выразить ему свою благодарность, и послал генерал-адъютанта, с приказом Суворова, догонять задние партии пленных, отправленных уже довольно давно к Киеву. Нагнав их на пути, верстах в 200 от Варшавы, посланный предъявил приказание Суворова, освободил свыше 300 офицеров, а остальных, до полной цифры 500, выбрал из унтер-офицеров и рядовых. Нетрудно понять, какое благое впечатление произвел этот поступок Суворова не на одних освобожденных. Теперь, по занятии Варшавы, очередным спешным делом стало обезоружение польских войск. Первый к тому шаг был сделан еще до вступления Русских в Варшаву, ибо Денисов переправился через Вислу 28 числа под Гурон. Вверх по Висле, в сандомирском воеводстве, находились разные мелкие польские команды, под начальством бригадиров Язвинского и Вышковского; но после штурма Праги, Вышковский бежал в Галицию. Вавржецкий приказал Язвинскому собрать все команды и препятствовать переправе Русских. Сопротивление Поляков было однако же слабое; русская кавалерия переправилась вплавь, артиллерия на судах, пехота частью на судах, частью вместе с кавалерией; Язвинский был отброшен. Вслед за Денисовым, выступил 23числа барон Ферзен со всем своим корпусом. В это время, кроме войск Язвинского на Висле, многочисленные отряды находились на Пилице, под начальством Домбровского и Мадалинского; Гедройц шел из Варшавы на соединение с ними; корпус князя Иосифа Понятовского, племянника короля, находился в Закрочиме и перешел под команду генерала Каменецкого; наконец, отряд бригадира Ожаровского стоял под Торчином. Считая свои силы слишком слабыми, Ферзен просил высылки к Торчину подкрепления, но Суворов не признал этого нужным, так как стало явственно обнаруживаться нежелание польских войск продолжать войну. Взамен высылки подкрепления, он рекомендовал Ферзену энергические действия, при условии которых успех несомненен; приказал принуждать Поляков к сдаче, а при отказе истреблять совершенно, настигая и побивая их без остатка. «А кто сдастся, тому згода, пардон, если же сдастся до атаки, то и вольность, и вообще с капитулирующими поступать весьма ласково и дружелюбно» ¹⁰.

В этом сочетании энергии с мягкостью, действительно и лежал залог успеха. Быстро разнесшийся слух об амнистии, с первого же дня стал увеличивать число отказывающихся от борьбы, а когда начали в войска приходить из Варшавы письма от оставшихся там военных и являться лично эмиссары мира, то инсурекционные вооруженные силы стали таять буквально не но дням, а по часам. Этому много помог король, обещавший Суворову употребить меры к обезоружению инсургентов и сдержавший свое слово; от его имени или с его согласия и ездили эмиссары; он обнадеживал оставляющих оружие полною безопасностью личною и имущественною; может быть от него же пущен был слух, что только те офицеры сохранят свои чины, которые без замедления сложат оружие и уговорят к тому же свои части войск.

Вавржецкий выехал из Варшавы к корпусу Домбровского и, проезжая чрез Рашин, оставил там 300-ный конный наблюдательный отряд. Октября 30 показались казаки, и отряд положил оружие. Приехав в Торчин, Вавржецкий нашел там вместо сильного в несколько тысяч корпуса, заново обмундированного, всем обильно снабженного и оплаченного, жалкий остаток. В нем произошло что-то в роде открытого бунта, так что Гедройц принужден был просить у короля разъяснения условий обезоружения. Посланный не успел еще возвратиться, как офицеры и солдаты стали разбегаться, и Гедройц с трудом удержал остаток под знаменами. В то же почти время Вавржецкий получил от оставшихся в Варшаве генералов и офицеров эстафету, с просьбами об отставке под разными предлогами, но на нее не отвечал. Вслед затем Каменецкий донес, что его отряд (считавшийся в ряду других лучшим) не желает ни драться, ни идти в поход, а отдается под начальство короля, ибо почти всем успели внушить из Варшавы, будто главнокомандующий действует под влиянием отчаяния и ведет на гибель. В разгар этой смуты подоспели ближайшие прусские войска, переловили несколько сот, зачислили их в свои ряды рекрутами и взяли 17 орудий. Вавржецкий командировал туда генерала Неселовского с приказанием принять начальствование от Каменецкого, и вести остатки отряда на соединение с главными силами. То же самое, даже хуже, произошло в небольшом отряде Ожаровского: не дождавшись ответа на посланный вопрос об амнистии, люди просто разошлись, бросив 10 пушек, которые были подобраны и увезены казаками. Вавржецкий прибыл к войскам 'Домбровского и Мадалинского; на соединение с ними шел и Гедройц. Мадалинский впрочем исчез; имея в своем распоряжении казенные деньги, он взял из них 4,000 червонцев и написал Вавржецкому, что начав революцию, он, Мадалинский, будет предметом мщения Русских, а потому удаляется, оставляя свое имение на уплату взятых денег. Получено донесение Неселовского, что он застал едва половину войск Каменецкого, принял от него отряд и приказал выступать, но один полк побросал ружья и разбежался. Неселовский хотел усмирить бунтовщиков вооруженною рукою, но встретил неповиновение и отказ; проглотив эту пилюлю, он продолжал движение с остальными, но когда дошел до перекрестка дороги на Варшаву и Торчин и повернул к последнему, то почти все отказались от повиновения с угрозами и, выпрягши лошадей из под артиллерии и обоза, частью пошли к Варшаве, частью рассыпались в стороны.

Деморализация войск и нежелание их вдаваться в какие-либо военные предприятия били в глаза, но не образумили главнокомандующего. Заботясь о спасении своей военной чести, он как бы забывал про подчиненные войска и направлял их на поступки, которых лучше было бы не вызывать. Кроме того, он встретил в своих подначальных и другого рода затруднение, которое доказывало, как велика была внутренняя рознь, и до -какой степени не к поре и не к месту приходились всякие грандиозные замыслы ¹¹.

Несколько дней назад, когда надежда на успех революции и войны была уже утрачена, Домбровский сообщил Вавржецкому, в Варшаву, свой план о дальнейших действиях. По его преувеличенному счету, тогда состояло под ружьем до 40.000 Поляков при 200 орудиях, с 10 миллионами польских флоринов в казне. Армия должна выйти в поле, вместе с королем и центральным правительством, не связывая своей судьбы и будущности отечества с участью города Варшавы, и направиться к границам Франции по составленному маршруту. Русские войска не могут воспрепятствовать этому движению всеми своими силами, ибо им будет довольно заботы с зашитым краем и столицей, а отряженный ими корпус ничего не сделает. То же самое и Пруссаки, тем более, что Франция конечно употребит все средства, чтобы помочь польской армии сблизиться с французскими войсками. Если даже соединение Поляков с Французами окажется невозможным по большой длине пути, то все-таки такой способ действий не останется без благотворных для Польши последствий: армия в 40,000, с королем и правительством, будет представлять собою нацию, и Россия с Пруссией конечно войдут с нею в переговоры не иначе, как на почетных для Польши условиях. Таким образом достигнется результат, гораздо более выгодный, чем постыдная капитуляция, которая может повести только к временному спасению Варшавы. Такова была сущность плана Домбровского. Вавржецкий отвечал, что предложение Домбровского рассмотрено в военном совете, по мысли одобрено, но в исполнении найдено не осуществимым, так как король не желает оставить Варшаву, и народ грозит восстанием в случае попытки к его похищению; кроме того, офицеры и солдаты упали духом и потеряли доверие к своим начальникам. Домбровский подчинился по неволе и впоследствии, с ухудшением обстоятельств, отказался от своего плана, оспаривая однако и проект Вавржецкого об удалении армии в Пруссию. Он пришел к убеждению, что лучше всего перейти с войсками в прусскую службу; Вавржецкий был об этом предуведомлен и держался настороже ¹².