Генералиссимус князь Суворов

Октября 25, вскоре после полуночи, от варшавского берега Вислы отчалили две лодки и при звуке трубы, с развевавшимся белым знаменем, поплыли к Праге. В Варшаве царила тишина, не неслось оттуда обычного городского шуму; было совсем тихо и на самом берегу, покрытом толпами народа, который с фонарями и факелами, по без оружия, провожал взглядами и мыслями уполномоченных и остался ждать их возвращения. Это отправилось к Суворову три депутата от варшавского магистрата, с депешею магистрата и с письмом короля.

Под свежим впечатлением только что окончившегося пражского штурма и в виду пожираемого пламенем несчастного предместья, верховный совет немедленно выслал из Варшавы свой архив, отправил казну в корпус Понятовского и выпустил из тюрем приверженцев русской партии, или по крайней мере подозревавшихся в этой приверженности. Еще недавно им и русским пленным грозила серьезная опасность, вернее сказать — могла грозить: Колонтай собирался внести в верховный совет предложение о предании их казни. Как ни боялись члены совета своего мрачного сотоварища, предложение его было бы по всей вероятности отклонено, но у Колонтая оставался другой ресурс, возмущение черни, при помощи которой он быть может и добился бы своего. Теперь обстоятельства изменились, и под влиянием нависшей беды, в варшавском населении взяли верх другие побуждения. Но так как анархические стремления все таки могли в чем либо выказаться, то Вавржецкий послал приказание Гедройцу, — не дожидаясь под Равой Домбровского, вернуться к Варшаве и остановиться под Мокотовым. Кроме того, преследуя свой прежний план, Вавржецкий дал королю письменный совет — выехать из Варшавы к войскам.

С самого утра 24 числа, из Варшавы потянулись длинные вереницы экипажей, обозов и пешеходов; уезжали и уходили все те, которые не верили в благоприятный исход дела и торопились избегнуть участи, постигшей Прагу. Уезжали не только мирные граждане, но и офицеры; уехал между прочими и Зайончек, с невынутой пулей. Колонтай убежал раньше, опасаясь за свою личную безопасность; Вавржецкий имея несколько донесений, что Колонтай увез с собой большие деньги и драгоценности, пожертвованные частными лицами еще при Косцюшке на патриотическое дело, послал в погоню за ним одного генерала. По поручению последнего, были с дороги отправлены в Козеницу 200 человек кавалерии при двух офицерах, но они своей обязанности не исполнили, открыв Колонтаю цель их командировки и дав ему возможность бежать дальше. Провинились перед долгом и совестью и некоторые другие; свидетельствуя по приказанию верховного совета казну, таможенный директор Зайончек передал больше 6,000 червонцев нескольким офицерам, для доставления в указанное место, но не все они это исполнили ¹.

Варшава переживала 24 октября часы, стоившие многих лет. Требовалась крайняя энергия правительства для успокоения обезумевшего от ужаса населения, а между тем и правительства почти не было. После полудня, когда возобновилась русская канонада, сформировалась депутация от горожан и представилась королю, Вавржецкому и верховому совету; она требовала капитуляции и решительно отказывалась от всяких оборонительных действий, дабы спасти город от мести и разорения. Эти три власти думали тоже самое, различие было лишь в оттенках, а потому решение последовало в ту же ночь. Верховный совет поручил магистрату отправить к Суворову депутацию с предложением капитуляции; король дал от себя письмо в том же смысле.

Депутация была принята пражским комендантом Буксгевденом с подобающею честью и отправлена к правившему при Суворове должность дежурного генерала, Исленьеву. Исленьев расспросил депутатов о цели их посылки и дал знать Суворову. Русский главнокомандующий принял эту весть с особенным удовольствием, и тотчас же продиктовал одному из своих приближенных условия капитуляции. Они состояли в следующем. Оружие, артиллерию и снаряды сложить за городом, в условленном месте; поспешно исправить мост, чтобы русские войска могли вступить в Варшаву сегодня после полудня или завтра утром; дается торжественное обещание именем Русской Императрицы, что все будет предано забвению, и что польские войска, по сложении ими оружия, будут распущены по домам с обеспечением личной свободы и имущества каждого; тоже самое гарантируется и мирным обывателям; Его Величеству королю — всеподобающая честь. Суворов вручил эти статьи Исленьеву и приказал прочесть их присланным уполномоченным. Варшавские депутаты, озадаченные такою умеренностью и ожидавшие совсем других условий, от радости прослезились и вместе с Исленьевым отправились к Суворову. Русский главнокомандующий поджидал их, сидя перед своей калмыцкой кибиткой. Заметив, что депутаты подходят нерешительным шагом, как бы волнуемые разными опасениями, он вскочил со своего места, кинул саблю на землю и бросился к депутатам с распростертыми руками, крича по-польски; «мир, мир»! Обняв депутатов, он ввел их в кибитку, усадил около себя, стал угощать вином и разными закусками. Депутаты снова прослезились.

Переговоры велись в виде приятельской беседы и продолжались недолго. Депутаты предъявили депешу магистрата и письмо короля. В первой говорилось об обязанности магистрата заботиться о благосостоянии города и его обывателей и вытекающей из того необходимости — устранить возможность всяких нежелаемых случайностей, при вступлении в Варшаву русских войск; на каковом основании он поручил вести переговоры трем своим уполномоченным, прося Суворова гарантировать жизнь и собственность варшавских жителей и прекратить военные действия до заключения капитуляции. Король писал, что магистрат Варшавы ходатайствует о его вмешательстве в переговоры, для разъяснения намерений Суворова относительно польской столицы, а потому он, король, просит по этому предмету ответа, предупреждая, что жители намерены защищаться до последней крайности, если им не будет гарантирована личная и имущественная безопасность. Суворов вручил депутатам заготовленные перед тем условия капитуляции, а также короткое письмо к королю, тут же написанное, в котором говорилось, что все желания короля выполнены. Затем депутаты были отпущены под эскортом, сели в лодки и отправились к варшавскому берегу. Там по прежнему толпился народ, ожидая ответа. Когда депутаты приблизились на столько, что могли быть услышаны, то стали кричать: «мир, мир». Весь берег загудел от радостных криков народа, и депутаты были на руках вынесены из лодки ².

Депутатам было Суворовым внушено, что ответ ожидается через 24 часа, и затягивание дела не допускается. В ожидании вторичного их прибытия, весь день 25 октября прошел в очистке улиц и уборке мертвых тел. Вечером Суворов переместился к Белоленку, на прежнюю свою квартиру.

Когда уполномоченные магистрата передали королю ответ Суворова и условия капитуляции Варшавы, главнокомандующий и верховный совет были призваны во дворец; туда же прибыли генералы Грабовский, Макрановский и князь Понятовский, приехавший из своего корпуса тотчас по получении известия о взятии Русскими Праги. Здесь разыгрались сцены, доказавшие, как велико было разномыслие между людьми, управлявшими погибающей Польшей. Макрановский объявил от имени генералов и армии готовность повиноваться королю и главнокомандующему, но не верховному совету, и осыпал этот последний горькими упреками за его неумелость и многочисленные ошибки. Потом держал слово король. Он говорил о немедленном сложении оружия, как того требует Суворов; обращаясь с этими словами преимущественно к Вавржецкому, он настаивал на неизбежности этой меры, утверждая, что русский главнокомандующий от своего требования пи в каком случае не отступится. Вавржецкий не согласился с королем, утверждая, что имея 20,000 войска под ружьем и 100 орудий, можно если не поддержать революцию и спасти отечество, то по крайней мере защитить народ, или погибнуть со славою. Пусть столица и вся земля отдадутся Суворову, но армии не подобает следовать их примеру; она может направиться в Пруссию и там зимовать. Суворов, имея тут много дела, не пойдет за нею, да и во всяком случае не решится на такой важный шаг без особого повеления Императрицы, хотя бы король Прусский и звал его на помощь. Предприятие это обещает успех, ибо прусские войска весьма раздроблены и до зимы не в состоянии собраться для сколько-нибудь действительного отпора. А король Станислав может тем временем написать Русской Императрице, что если Поляки пред нею и провинились, за то вся Польша разграблена беспримерным образом, и ей грозит голод и долгое обнищание. Справедливое изображение нынешнего ужасного положения, должно возбудить в Русской Императрице чувство жалости и сострадания; Екатерина выскажется наконец, чего она от несчастной Польши хочет ³.