Странная разведка: Воспоминания о Секретной службе британского Адмиралтейства

Следовательно, можно допустить, что эта информация была передана в Париж и Брюссель, ведь было очевидно, что «Берты» могли строиться с единственной целью — для разрушения долговременных фортификационных сооружений на границах стран, соседствующих с Германией.

Как наш разведчик проник в этот необыкновенный, хотя и чисто военный, секрет, это довольно любопытная история, и в этой книге она будет рассказана впервые.

В качестве предисловия стоит, пожалуй, сказать несколько слов о «Больших Бертах» и других сверхтяжелых немецких орудиях, любовно подготовленных Генеральным штабом Германии так, чтобы никто в окружающем мире о них не догадывался. Начиная с 1900 года шпионские донесения о новых крепостях, построенных бельгийцами в Льеже и Намюре, а французами в Вердене, Туле и Бельфоре с использованием бетона и толстых листов броневой стали, вызвали большое оживление в Генеральном штабе в Берлине и заставили немцев с тревогой взглянуть на состояние своей осадной артиллерии. В то время самым мощным их орудием была 210-мм гаубица, но против новых фортификационных сооружений она уже была бессильна, потому Крупп создал новую мортиру калибром 305 мм, которой оснастили несколько батарей, и существование этих орудий хранилось в строжайшей тайне. Десять лет спустя, когда в немецком Генеральном штабе был окончательно и бесповоротно принят план Шлиффена, предусматривавший вторжение во Францию через Бельгию, выяснилась необходимость быстрого взятия Льежа и Намюра, ибо, если бы эти крепости остановили немецкое наступление, это привело бы к срыву всего замысла. Круппу поручили создание самых мощных орудий, которые только можно было перевозить по дорогам.

Профессор Раузенбергер, начальник артиллерийского отдела фирмы Круппа, подготовил проект 420-мм мортиры, который был одобрен, и приступил к ее созданию. В 1912 году четыре таких чудовища были завершены. Их погрузили в Эссене на речной пароход, охраняемый днем и ночью. Доступ к ним был только у людей, занимавшихся их созданием, и у отобранного персонала, который их обслуживал. Потому существование этих орудий было тайной вне узкого круга посвященных в Военном министерстве в Берлине.

Это были на самом деле ужасающие машины разрушения. Их снаряд весом в 900 кг летел на расстояние примерно 11 километров. Падая с неба, снаряд пробивал самую толстую броню и самые прочные бетонные плиты.

Каждое орудие к месту использования буксировали четыре тягача с прицепами. На одном перевозился ствол, на другом лафет, на третьем монтажный кран, на четвертом — боевой расчет.

Ужасный эффект от огня этих орудий по фортам Льежа уже был красочно описан в воспоминаниях очевидцев. Но после разрушения бельгийских крепостей их использованию пришел конец. В ноябре 1914 года мортиры перебросили на Восточный фронт, где полностью подтвердилась их непригодность для использования против пехоты, окопавшейся в траншеях, а других целей для них там не было. Несколько месяцев спустя их разобрали и увезли в тыл.

Вот и все о самих «Больших Бертах». Как уже говорилось, их появление на фронте, как считается, оказалось большой неожиданностью для союзников, хотя их существование на самом деле было раскрыто задолго до войны, и все их технические характеристики были переданы в Лондон осенью 1913 года.

Несомненно, эта информация не была использована на практике. Британское Военное министерство давно уже было осведомлено о немецком плане нападения на Францию через Бельгию, но французские власти упорно закрывали глаза на самые очевидные предупреждения, которые им передавали. Бельгийцам, тоже узнавшим от нас о новых немецких орудиях, не хватило времени, чтобы в достаточной степени усилить защиту Льежа. Потому оставалось только ждать неизбежного удара.

Но история раскрытия этого секрета заслуживает рассказа хотя бы ради некоторых уникальных подробностей.

В конце лета 1913 года агент нашей военно-морской разведки, которого мы назовем Брауном, находился в Ганновере, где у него было множество знакомых немцев. Нужно заметить, что у Брауна был превосходный повод, чтобы отправиться в этот город: легальная профессия, которая служила объяснением не только его пребывания в Германии, но и многочисленных постоянных поездок, вполне оправдываемых его профессиональной деятельностью. Такое прикрытие для агента было для разведывательной службы все равно, что выигрыш в лотерею. Среди друзей Брауна в Ганновере был один офицер резерва, с чрезвычайной гордостью надевавший по любому поводу мундир кайзеровского офицера. Этих резервистов кадровые прусские офицеры пренебрежительно называли «штатскими со смягчающими обстоятельствами». Тем не менее, они были храбрыми и умелыми солдатами и во время Первой мировой войны составили костяк офицерского корпуса войск второго эшелона.

В этот вечер друг Брауна, господин Шульц отправился на ужин офицеров резерва, «Bierabend», «пивной вечер», если выразиться совсем точно, и с удовольствием взял с собой Брауна. Это, по словам Шульца, должна была быть дружеская вечеринка, без церемоний, очень уютная («gemütlich»). Браун с удовольствием согласился, хорошо зная по опыту, что самый строгий и чопорный пруссак становится общительным и эмоциональным под расслабляющим влиянием большого количества доброго немецкого пива.

Дух хорошей мужской дружбы и товарищества наполнял вечеринку. Среди приглашенных были и восемь или десять кадровых офицеров ганноверского гарнизона, близкие друзья или родственники гостей.

Ужин, очень простой, подошел к концу, пивные кружки были наполнены снова, зажглись сигареты, и собрание «занялось музыкой». Преобладали старинные песни, вроде «Гаудеамус», «Как говорит Мартин Лютер» и «Кому ни разу не вскружили голову, того не назовут славным парнем». За ними последовали классические мелодии Шуберта и Шумана в исполнении певцов, без чего не обходится ни одна немецкая вечеринка вне зависимости от социального положения и профессии. За классикой последовали народные песни и эмоциональные патриотические баллады, которыми издавна славится немецкая музыкальная культура. Они превосходно гармонировали с атмосферой вечеринки. За уже пустым длинным столом сидели офицеры всех званий, от седого полковника артиллерии до младшего лейтенанта инженерных войск с юношескими розовыми щеками, в совсем новом мундире.

Как физически, так и духовно компания эта была как бы срезом всей германской расы. Тут можно было видеть выходца из Восточной Пруссии с выдающимися скулами и угловатыми чертами лица, с хорошо видными узловатыми венами, по которым — с каким бы негодованием он не отрицал бы это — струилась татарская кровь. Тут был атлетический блондин из Рейнских земель, с голубыми глазами, который, стоило бы ему лишь пройти через руки портного с Сэвил-Роу, тут же превратился бы в типичного англичанина самого лучшего вида. Сидел тут и саксонец, невысокий брюнет, очень живой, дисциплинированный по-прусски, несмотря на формальную независимость Саксонского Великого герцогства. Конечно же, присутствовал и баварец, веселый, жизнерадостный, говоривший громко, но раздражительно, с инстинктами, когда-то горячими, но смиренными той же прусской дисциплиной, и потому ставший одним из лучших воинов в Европе.

Эти тевтонские солдаты чувствовали себя свободно, сняли портупеи и расстегнули жесткие воротники. Шинели с красными кантами, высокие плоские каскетки, сверкающие сабли были сдвинуты в угол стола. Старые товарищи все вместе и быстро подчинились воздействию добрых порций мюнхенского и пльзенского пива, напитка, который веселит, не будучи слишком крепким.

Шутки слышались в разных углах зала, а взрывы смеха раздавались после каждого анекдота в духе Рабле, которые рассказывал веселый капитан из знаменитого полка «майских жуков» (Maikäfer Regiment), душа компании в этот вечер.

После небольшого затишья в беседе в зале вдруг раздались такты «Песни меча», баллады на почти мистические стихи саксонского поэта Теодора Кёрнера, погибшего в «Битве народов» под Лейпцигом в 1813 году.

По залу прошелестел удивленный шепот, потому что пел приглашенный на вечеринку англичанин, и пел именно эту воинственную песню, проникнутую духом глубокого немецкого патриотизма, пел с такой же страстью, как земляк Кёрнера: