Цивилизация Просвещения

Перелом особенно ощутим в области архитектуры и интерьера, и здесь он происходит в два этапа. В 1755–1765 годах ряд малозаметных факторов затрагивает Францию и приближает ее к Англии, которая идет с небольшим опережением. На рубеже 1780-х, когда Англия и Франция движутся в сторону агрессивного неоклассицизма, происходит унификация европейского пространства. В свою очередь, их нагоняет барочная Европа: снова устанавливается своеобразное единство. Первая половина XVIII века держалась за XVII век, к середине века пробуждается как бы некоторое нетерпение. Как известно, к 1750-м годам меняются все тенденции начиная с самой важной — с демографии. В подобной ситуации некое отторжение прошлого вполне естественно.

Замечания Луи Откёра касаются не только архитектуры и не только Франции. «Французский стиль рококо, который кажется нам таким легким, таким грациозным, по сравнению с благородным стилем основателей Академии, с несколько сухим и надутым стилем некоторых ретроградов с 1780 по 1815 год, тем не менее стал для поборников традиции поводом для скандала. В середине века пессимисты объявили, что не все к лучшему в лучшем из миров: не только двор критиковали за расточительство и неумеренность, не только правительство ругали за налоги, но и эту архитектуру и эти интерьеры стали осуждать как символ упадка. Лафонт де Сент-Йенн, Башомон, сам П. Ложье, Жак-Франсуа Блондель, Дидро и другие обвиняли архитекторов и художников в том, что те утратили чувство достоинства и величия, а государство — в том, что оно больше не давало им возможности проявить свои таланты. После 1750 года художники станут стремиться возродить традиции Людовика XIV, вернуться к былому величию».

Не все так просто. В середине века многое меняется и в жизни и в мыслях. Сам корпус эпохи Просвещения меняет размеры и очертания, проникая в глубины в эпоху «Энциклопедии». Он становится все более всеобъемлющим и требовательным. Если не обращаться к Ренессансу, о котором никто и не думает, как не заметить в 1750 году растущего зазора между всеми происходящими переменами, с одной стороны, и, с другой — пластическими и архитектурными формами, которые, кажется, целиком являются наследием прошлого? Кризис сознания XVII века можно понимать как пересмотр отношения к политике и религии; кризис эстетического сознания в середине XVIII века можно, таким образом, понимать как новый взгляд на эстетику, то есть на наследие форм.

Но для этого нового взгляда нужен посредник. Франция и Англия в этом смысле сильно отличались от остальной Европы, где барокко, переродившееся в рококо, так и не прижилось полностью, не слилось с миром мыслей и чувств. В Европе, где совершалась революция в мыслях, переворот в экономике, где менялся тип производства и социальных отношений, в этой сильной Европе благодаря путешествиям и археологии такую посредническую роль сыграло открытие Античности. Здесь с Античностью знакомились напрямую, минуя деформирующую призму выборочного перевода итальянского Возрождения. И поэтому Луи Откёр прав: воздействие новой Античности, возвращение к древности следует рассматривать прежде всего на примере Франции и Англии. Позже здесь произойдет новый переворот в сознании, который спорным образом назовут возвращением к природе и разуму.

Вернемся к следующему событию: путешествие М. де Мариньи; в 1749–1750 годах поколение художников узнает Италию в необычном свете — в состоянии разрыва с традицией. Открытие, а затем распространение в архитектуре античных вкусов, древностей, дорического стиля Великой Греции ошеломляет. Это примитивное откровение, возвращение к источнику, который пропагандировали со времен итальянского Ренессанса, дает возможность оценить эволюцию или расшатывание недавней традиции. Так начинается классический процесс: новая, актуальная, активная традиция тянется к традиции древней. Mutatis mutandis возникают тексты, направленные против традиций, разум восстает против основ.

В 1749 году Авель Пуассон, молодой брат маркизы Помпадур, отправляется с официальной миссией в Рим. К тому времени, в двадцать четыре года, он занимает пост руководителя строительного управления, который прежде занимал Антен. Он уже выучился изящным искусствам у Леблана, автора «Письма о салонах 1747 года», его окружали мэтры. В Рим молодого человека сопровождал отряд избранных: в нем был и Кошен, который девять лет спустя напишет свое знаменитое «Путешествие в Италию», и Суффло. Эта поездка спровоцировала во Франции эволюцию вкусов. Франция готовилась к воссоединению с Англией — это было, можно сказать, объединение Европы Просвещения.

М. де Вандьер не прожил в Риме и года (с 17 марта 1750 по 3 марта 1751 года), часть посланцев задержалась дольше и дальше продвинулась на юг. В начале XVIII столетия историческое знание, скромный, но примечательный рост которого мы отметили в 1680—1700-е годы, обеспечивает данные для более объективного видения Античности. К сожалению, в «Объясненной Античности» Монфокона были слишком плохие иллюстрации, взятые из более ранних произведений де Спона, Бартолии Беллори; граф деКелюс, посетивший в 1716 году Малую Азию, с 1752-го начал печатать свое «Собрание египетских, этрусских, греческих и римских древностей». Влияние Келюса было значительным, о чем свидетельствует его полемика с зачинщиками рокайльной «потасовки». Из Рима, нарастая, идет лавина безупречно гравированных рисунков и сангин.

К 1750 году легко насчитать заглавий пятьдесят многочисленных и познавательных путеводителей по Риму для иностранцев начиная от увесистых in-folio. Самой значительной работой следует, по-видимому, считать книгу Пиранезе, выпущенную Бушаром и Гравье. Сильна была тенденция преувеличивать влияние Помпей и Геркуланума. Приказ короля Обеих Сицилий действительно долгое время делал руины недоступными. Большая научная коллекция «Antichita d’Ercolano» выходит с 1757 по 1792 год, и эти тома имеют выдающуюся ценность. «Письма о фресках Геркуланума» Кошена (1751), гравюры Беликара и рисунки Келюса весьма посредственны. Кроме того, следует хорошо представлять себе, как проходила работа. Раскопки только-только начались. В 1750 году в Геркулануме Суффло с трудом смог установить, что театр имел полукруглую форму. В Помпеях амфитеатр был открыт лишь в 1755 году, казарма гладиаторов — в 1766-м, храмы Исиды и Зевса Мейлихия — в 1767-м, вилла Диомеда — в 1771 году. Архитекторы могли изучить дорические колонны, менее массивные, чем в Пестуме, снять план древних зданий, которые вдохновят Клериссо и Лекё. Публикация огромного труда Сильвана Марешаля, в котором лишь «Древности Геркуланума» насчитывают 11 томов, начинается лишь в 1781 году. Но не будем путать слои: потрясение приходит из Рима, и именно на римской волне возникает интерес к Помпеям, не наоборот.

Поистине революционная находка ожидает чуть южнее: храмы греческой архаики в Пестуме. Первым их описал в 1745 году Д. Антонини в своем «Trattato della Lucania». Суффло посетил Пестум вместе с Натали, Дюмоном и несколькими неаполитанскими архитекторами. Суффло был потрясен до глубины души, особенно поразило его неожиданное открытие неизвестной до тех пор дорики без основания, настоящей архаической дорики, с ее удивительной мощью и величественной непосредственностью: это была греческая Античность, впервые увиденная не через призму римской Античности или итальянского Ренессанса. Поэтому корпус публикаций, посвященных Пестуму, сыграл важную роль. Он был внушителен: первый том Дюмона (1764), толстые тома Беркенхаута и Мажора (Лондон, Париж, 1767–1768) возглавили длинную серию. Ожесточенная дискуссия о дорическом ордере без базиса разгорелась еще до того, как публика познакомилась с отдельными произведениями, — ее открыли записки Бартелеми и Винкельмана. Сосредоточение на Пестуме открывает дорогу бесценным археологическим находкам на далекой Сицилии, велик соблазн сказать сит gra.no salis [99] «неолитической Сицилии», которую лишь увлечение археологией неожиданно связало с Европой Просвещения. Здесь заправляет Англия, которая без колебаний распространяет свои поиски на Агригент, Сегест и другие живописные «острова Сицилии». Начиная с 1773 года, еще до Сэн-Нона и его пяти in-folio, вышедших в 1781 году, об этом пишут Патрик Брайдон, Бора, Суинберн. Тогда появляются Хакерт, Дюкро и Беллизар, и, наконец, содействие начинают оказывать власти Обеих Сицилий: Неаполь начинает понимать, какую экономическую выгоду несет подобное увлечение. А за Сицилией последовала и Греция: превосходство греков над римлянами становится с XVII века излюбленной темой коллежей и академий как во Франции, так и в Англии — Келюс и президент де Броссэ, в свою очередь, в XVIII веке высказывают абсолютно теоретическое предположение о том, что между Грецией и Европой Просвещения стоит Турецкая империя. Однако оказывается, что турецкий заслон становится все тоньше благодаря впечатляющей сети французских консулов, благодаря грозному могуществу англичан в Средиземном море, благодаря австрийскому давлению в долине Дуная. Первая значительная публикация — на английском. Ричард Далтон в 1749 году выпускает «Antiquities and views of Grece and Egypt» [100], а в 1751–1752 годах — «Series of engravings representing views in Sicily, Grece, Asia minor and Egypt» [101]. С этого момента начинается конструктивное соперничество между Лондоном и Парижем, из года в год выходят и привлекают к себе внимание публикации на английском и французском языках, в среднем по публикации в год начиная с середины столетия. За Далтоном следуют Стюарт и Реветт, Леруа, Шандлер, Парс, Уорсли. Вокруг этих иллюстраций и обзоров разворачивается интенсивная полемика относительно двух разновидностей Античности, и Европа, оказавшись против Пиранезе, единодушно провозглашает превосходство греков.