Корни блицкрига

Германское верховное командование начало изучать возможности танков только после их применения англичанами на Сомме в сентябре 1916 года — но даже тогда немцы слишком медленно двигались в этом направлении. Людендорф посчитал, что первая танковая атака «причинила некоторые неудобства», но не был встревожен появлением танков.{90} Верховным командованием был создан Комитет по разработке танков, но дело двигалось медленно, пока офицером связи между командованием и комитетом не был назначен капитан Вегенер, служивший в автомобильных войсках. Координация между разработчиками танка и армией до этого практически отсутствовала.{91} Людендорф продемонстрировал примечательное отсутствие интереса к германской танковой программе. В 1917 году он утверждал, что не мог выделить рабочих и материалы на создание танка.{92} После окончания войны Людендорф вспоминал: «Мы сформировали отряды из трофейных танков. Я взглянул на первый из них в феврале 1917 года во время учений по атаке этим подразделением батальонных позиций. Увиденное не произвело на меня впечатление. Наши собственные танковые подразделения понесли тяжелые потери в ходе боевых действий без какого-либо видимого эффекта.»{93}

Любая страна, обладающая развитыми автомобилестроением и тяжелым машиностроением, может организовать производство танков. Немцы продолжали строить прототипы танков, вполне удовлетворительного качества, по стандартам того времени. Немецкий инженер Йозеф Фольмер использовал в качестве шасси трактор, производимый австрийским филиалом компании Холта, изменил и улучшил его, поместив на каждый борт по три ходовых тележки вместо одной, как это было у Холта, и спроектировал бронированный корпус, в котором размещалось 57-мм орудие и шесть пулеметов. Результатом был танк A7V, весом 30 тонн, с экипажем из 18 человек и 30-мм броней. Как и любому танку той войны, ему были свойственны частые механические поломки. Проект A7V обладал худшими способностями при движении по пересеченной местности, чем тяжелые английские танки, но его двигатель мощностью 200 л.с. и упругая подвеска позволили ему развить вдвое большую скорость — 8 миль в час — чем не имевшие подвески британские танки от Марка I до Марка V.{94}

Немецкие конструкторы, особенно Фольмер, продолжали проектировать и строить новые образцы танков в ходе войны. Один из таких образцов, A7V/U, соединил в себе присущую британским танкам ромбовидную форму корпуса, больше подходящую для движения о пересеченной местности, с элементами A7V, и был вооружен двумя 57-мм орудиями и 4 пулеметами. Он был испытан в июне 1918 года, после чего был принят на вооружение армии. Фольмер в 1918 году спроектировал и построил также два образца легких танков. Первый, LK I, был создан на базе автомобильного шасси с использованием двигателя от грузового автомобиля, и по форме очень напоминал английский легкий танк «Уиппет», оснащенный вращающейся башней, и обладал сходными с «Уиппетом» техническими характеристиками. Получилась дешевая и простая для производства 7-тонная машина. Второй танк, также спроектированный на шасси грузовика, представлял из себя улучшенный вариант легкого танка весом 10,2 тонны, вооруженный 57-мм пушкой.{95}

Верховное командование не ставило производство танков приоритетной целью для промышленности, в результате чего было изготовлено только 20 танков A7V. Они поступили в армию в декабре 1917 года, и из них было сформировано 3 танковых роты. В 1917 году было заказано 100 танков A7V, в сентябре1918 года — 20 A7V/U, а в июне 1918 года — 580 LK I.{96} Из них только A7V участвовали в боевых действиях. 80 других танков, стоявших на вооружении имперской армии, были трофейными английскими танками, а всего германские танковые войска состояли из 8 рот.{97}

Если Людендорф и не был впечатлен танками, то фронтовики, разумеется, были. 20 ноября 1917 года, 476 британских танков возглавили внезапное наступление силами шести дивизий около Камбрэ, которым удалось в течение всего нескольких часов прорвать немецкий фронт на 12-километровом фронте. Выполнив поставленные задачи, англичане нанесли противнику тяжелые потери, захватив 4 200 пленных и 100 орудий.{98} В Амьене, 8 августа 1918 года, внезапная атака с 456 танками во главе, разрушив немецкую оборону, завершилась продвижением британских войск в первый же день на глубину в 6 миль и позволила им захватить 16 000 пленных при более низких потерях своих войск.{99} Хотя британские танки в 1918 году оставались боеспособными на протяжении всего 1–3 дней, прежде чем сломаться, они успевали за это время прорвать укрепленные позиции и выйти на открытую местность. Французы также использовали массовое применение танков в 1918 году. Их самое успешное наступление с участием 346 танков состоялось 18 июля вблизи Суассона и привело к 4-х мильному продвижению и взятию в плен 25 000 солдат противника.{100} К концу войны британцы построили 2 636 танков,{101} а французы — 3 900.{102} Еще тысячи были заказаны промышленности на 1919 год.

Многие немецкие офицеры после войны оценивали танк как один из главных факторов победы Антанты. Генерал-лейтенант Д.В. фон Балк, командовавший во время войны пятьдесят первой дивизией, назвал танки «изначально сильно недооцененным оружием», которое превратилось в «чрезвычайно мощное наступательное оружие».{103} Фон Балк также утверждал, что германская оборона не могла устоять перед массовыми танковыми атаками.{104} Генерал-лейтенант Макс Шварте написал в 1923 году о танках следующее «все наши противники рано признали значение движущихся машин и довели эти технологии до логического завершения.»{105} Генерал Герман фон Кюль, попытался защитить политику Людендорфа перед комиссией Рейхстага после войны, но был вынужден признать решающую роль танков в 1918 году.{106}

Фон Кюль утверждал перед Рейхстагом, что верховное командование требовало танки, и их отсутствие было упущением промышленности.{107} Но утверждение Кюля было несостоятельным. Союзники ухватились за идею танка за два года до немцев. Немецкие инженеры продемонстрировали, что они могли бы быстро разработать танки, сравнимые с машинами Антанты, но промышленному производству танков было уделено минимум внимания. В то время, когда не могли найти рабочих и сталь для производства танков, верховное командование разрешило строительство двух огромных, установленных на железнодорожных платформах, «Парижских орудий», предназначенных для обстрела Парижа с расстояния в 70 миль. Это орудие, создание которого стоило огромных расходов и затраченных усилий, обстреляло Париж в 1918 году 367 снарядами весом 229–307 фунтов каждый, что примерно равно бомбовой нагрузке самолета за один вылет.{108} Размещение у Круппа заказ на ненормально огромное орудие при одновременной минимизации танкового производства является одним из наиболее характерных примеров неумелого руководства военной промышленностью в ходе Первой мировой войны. Генерал Дж. Ф. Ч. Фуллер утверждал, что для наступления 1918 года немцы должны были сократить производство артиллерийских орудий и строить вместо них гусеничные тракторы: «В конце марта 1918 года немецкое наступление прекратилось из-за отсутствия снабжения... Если бы немцы имели 21 марта и 2 мая 5000–6000 тракторов грузоподъемностью 5 тонн и приспособленных для преодоления пересеченной местности, все те массы храбрых солдат, отправленных Соединенными Штатами Америки во Францию, возможно не смогли бы предотвратить разрыва между британской и французской армиями.»{109}

Людендорф возможно был лучшим тактиком, чем Фош и Хейг, но последние обладали воображением, позволившим им ухватить суть механизированной войны — то, что не удалось Людендорфу. Первые союзные теоретики танковой войны, англичане Фуллер и полковник Свинтон и француз Этьенн, получили полную поддержку со стороны своего командования, как и необходимые для реализации своих идей ресурсы от британского и французского кабинетов.

Самая острая критика подходов германской армии к технологиям звучала непосредственно внутри самой армии. Полковник Курт Торбек, председатель комиссии по испытаниям стрелкового оружия, в 1920 году написал актуальное исследование для Генерального штаба объемом в 33 страницы, посвященное техническим и тактическим урокам войны. Его главным выводом было мнение, что «немецкий Генеральный штаб не понимал реальных материальных требований мировой войны и поэтому не подготовился соответствующим образом к войне во время мира. Это и было основной ошибкой войны.»{110} Торбек показал, что довоенный Генеральный штаб не изучал свойства магазинной винтовки и пулемета. Генеральный штаб был заполнен тактиками и там не было ни одного технического специалиста.{111} Как следствие, с началом войны в верховном командовании не оказалось технически образованных пехотных офицеров, представляющих интересы пехоты. Если бы таковые присутствовали там, то армии возможно удалось бы создать лучший образец ручного пулемета.{112} Торбек утверждал, что из-за технического невежества Генерального штаба значительная часть снаряжения, заказанного в ходе войны, оказалась напрасной тратой денег и сил. Например, по словам Торбека, 82,5 млн. марок, потраченных на производство тяжелых кирас для пехоты, могли быть потрачены танковое строительство.{113} Для Торбека это было равно «отсутствию штаба в тылу»; игнорирование армией технических вопросов привело в итоге к национальному поражению.