Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918

Что касается национального состава обеих фракций, к большевикам шли преимущественно великороссы, а к меньшевикам — нерусские, по большей части грузины и евреи. На II съезде партии основную поддержку Ленин получил со стороны делегатов от центральных — то есть великорусских — губерний. На V съезде (1907 г.) почти четыре пятых (78,3%) большевиков были великороссами, у меньшевиков же они составляли всего одну треть (34%). Примерно 10% большевиков были евреи; у меньшевиков они составляли в два раза больший процент*⁷⁷ .

* Обстоятельство это не ускользнуло от внимания Сталина. Он писал о V съезде, делегатом которого был: «Статистика показала, что большинство меньшевисткой фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев)... Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские... По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром». Сталин И.В. Лондонский съезд РСДРП: (Записки делегата). Гл. 1. Состав съезда //Соч. Т. 2. М.: ОГИЗ, 1946. С. 50-51.

Таким образом, для партии большевиков в период ее формирования было характерно следующее: 1) большую часть ее составляли выходцы из деревни, рядовые ее члены были «в значительной мере из тех, кто родился в деревне и все еще имеет связь с деревней»; 2) подавляющее большинство ее членов были великороссами, происходили из центральных губерний России⁷⁸ . Другими словами, и социально, и с географической точки зрения корни партии уходили в те слои населения и в те регионы, где крепче всего принялось в свое время крепостное право.

У двух фракций были и общие черты, и самая главная из них — слабая связь с промышленным рабочим классом, той социальной группой, которую они якобы представляли. Уже с момента зарождения социал-демократического движения в России в 1880-х годах отношение рабочих к социалистической интеллигенции было неоднозначным. Неквалифицированные и полуквалифицированные рабочие совершенно ее избегали, считая, что интеллигенция — аристократы и «белоручки» — хочет использовать их для сведения личных счетов с царем. Они остались нечувствительны к влиянию социал-демократической партии. Лучше образованные, более квалифицированные и политически сознательные рабочие часто видели в социал-демократах друзей и помощников, но не были готовы идти за ними: как правило, они предпочитали тред-юнионизм партийной политике⁷⁹ . В результате число рабочих, входивших в социал-демократические организации, было ничтожным. По оценкам Мартова, в первой половине 1905 года, когда революция уже шла полным ходом, у меньшевиков в Петрограде было от 1200 до 1500 активных сторонников из числа рабочих, а у большевиков — «несколько сотен» — и это в самом большом промышленном городе империи, где рабочих насчитывалось более 200 000⁸⁰ . В конце 1905 года в обе фракции в целом в Санкт-Петербурге входило до 3000 рабочих⁸¹ . Можно, следовательно, сделать вывод, что и меньшевистская, и большевистская фракции были организациями интеллигентскими. Опубликованные в 1914 году размышления Мартова по этому поводу предвосхищают ситуацию, которая сложилась после февральской революции:

«В таких городах, как Петербург, где в течение 1905 года фактически открылась возможность активной деятельности на широкой арене... в партийной организации остаются лишь рабочие — профессионалы», выполняющие центральные организаторские функции, и рабочая молодежь, вступающая в партийные кружки в целях саморазвития. Более зрелый политический слой рабочих остается формально вне организации или только числится в нем, что самым отрицательным образом отражается на связи организации и ее центров с массами. В то же время массовый прилив интеллигенции к партии, при большей приспособленности форм ее организации к условиям быта интеллигентов, по сравнению с рабочими (больший досуг и возможность затрачивать значительное количество времени на конспирацию, жизнь в центральных частях города, более благоприятных для ускользания от надзора), делает то, что все верхние ячейки организации... заполняются именно интеллигенцией, что, в свою очередь, питает психологическую их оторванность от массового движения. Отсюда — непрерывающиеся конфликты и трения между «центрами» и «периферией» и растущий антагонизм между рабочими и «интеллигенцией»⁸² .

В действительности, несмотря на то, что меньшевики любили отождествлять себя с рабочим движением, обе фракции предпочитали руководить движением без вмешательства со стороны рабочих: большевики из принципа, меньшевики — по жизненной необходимости⁸³ . Мартов правильно подметил это явление, но не сделал из него того очевидного вывода, что в России демократическое социалистическое движение, не только представляющее интересы рабочих, но и руководимое ими, было попросту невозможно.

Принимая во внимание описанные нами моменты сходства между большевиками и меньшевиками, можно было бы предположить, что они объединят свои усилия. Но этого не произошло: несмотря на возникавшие время от времени периоды близости, они расходились все дальше друг от друга, движимые той страстной враждой, которая возникает между членами разных сект внутри одной и той же церкви. Ленин не упускал ни одной возможности отойти еще дальше от меньшевиков, шельмуя их как предателей дела социализма и интересов рабочего класса.

Эта жестокая вражда была скорее следствием личной неприязни, чем идеологических расхождений. К 1906 году, на спаде революции, меньшевики согласились принять ленинскую программу создания централизованной, дисциплинированной и конспиративной партии. Тактические принципы, которых придерживались обе фракции, тоже не сильно различались. Например, обе они одинаково поддержали скороспелое московское восстание в декабре 1905 года. В 1906 году обе единодушно осудили как нарушение партийной дисциплины заявление Рабочей конференции, поддержанное Аксельродом⁸⁴ . При всех незначительных, хотя и часто возникающих, теоретических расхождениях между двумя фракциями принципиальным препятствием к воссоединению была ленинская всепоглощающая жажда власти, которая делала возможным сотрудничество с ним не иначе как в роли подчиненного.