Мангазея

Рассчитывал он на обильный сбор данных о попытках иностранцев пройти в сибирские земли и не сомневался, что в Москве, только пережившей иностранное вторжение, его поймут и оценят.

План Куракина стал осуществляться с осени 1615 г., когда в Тобольск прибыли из Мангазеи торговые и промышленные люди. В съезжей избе под присягой воевода и помогавшие ему дьяки и подьячие расспрашивали мангазейщиков о том, видели ли они, плавая по морю, иноземные суда, направлявшиеся в Мангазею. Второй вопрос касался более тонкой материи: каково мнение русских мореходов о возможностях прохода иностранных кораблей в устье рек Оби и Енисея. Не многие решились пойти против своей совести. Иван Забелин показал, что, будучи в Мангазее, слышал он от поморов: «наймовали в вожи» иностранные купцы русских «знатцев», «чтобы провесть их в Мангазею». Савва Француженин заявил, что «ходили галанские немцы кораблями морем к Мангазеи, а хотели пройти в Енисею, пришли де того же лета к себе назад».

«Роспросные речи» с гонцом полетели в Москву, а там, не долго размышляя, согласились с Куракиным и вынесли решение: закрыть морской путь из Поморья в Мангазею.

Но не сдавались мангазейщики. Их поддержал и мангазейский воевода письменный голова Иван Биркин, не пожелавший нарушать торговые интересы города. Знали Ивана Биркина многие на Севере. Когда Мирон Шаховской и Данила Хрипунов проезжали через Березов, служил он тогда там младшим воеводой. Это он срубил новый Березовский острог вместо прогнившего старого, покрыл крыши башен и стены железом, проделал бойницы, одним словом, показал себя дельным строителем и хозяином.

Понимал воевода, какой удар готовит ему Иван Куракин, и поэтому собрал в съезжую мангазейскую избу всех, кто был в то время в городе. Допрошено было 170 торговых и промышленных людей, главным образом поморов-мореходов. А вопрос был тот же, что и в Тобольске: что знают они об Обском и Енисейском устьях и о поездках иностранцев в Мангазею.

Незадолго перед этим прибыл на Таз посланный еще раньше на Енисейское устье «проведывать морского ходу» тобольский стрелец Мишка Иванов с товарищами. Стрельца посылал сам Иван Куракин, но служилый, видимо, не оправдал его надежд. Рассказал он Биркину, что ехал он с товарищами по Енисею «до льдов, до самого моря». На море, куда хватал глаз, видели они большие ледяные заторы. А затем, рассказал Иванов, «потянул с моря ветр и на них пришла стужа и обмороки великие, свету не видели». Сообщение стрельца пришлось как нельзя кстати, так как совпадало с тем, что заявили под присягой 170 поморских промышленников: «Ходят де они торговые и промышленные люди с Пинеги и с Мезени и с Двины морем, которого лета льды пропустят, в Монгазею для промыслов своих лет по двадцати и по тридцати и больше, на Пустоозеро и на Карскую губу, на волок, а в Енисейское устье морем не хаживали, и то де подлинно они русские люди и самоядь знают, что из Енисейского устья и из Обской губы в море проходу нет, никто никакими судами не бывали, и немецких людей и кораблей на море и на Енисейском устье не видали, и немецкие люди в Монгазею не бывали, и впредь де все они, торговые и промышленные люди, и самоядь немецких людей в Монгазею кораблями и иными никакими судами приходу не чают же, потому, что от Карские губы в Обское устье и в Енисею и в Пясиду с моря от великих и непроходимых льдов проходу нет». Подтвердили они также, что «до Карские губы из Монгазейского же города в руской конец Тазовскою губою и через Обь и на Зеленую реку и через волок на Мутную реку и до Карские губы в легких судех, только ветры не задержат, ходу недель пять и шесть; а иных твоих государевых Сибирских городов к тем местом ближе нет Монгазейского города».

Сведения, собранные в Тобольске, о проходе из устья Северной Двины в Енисейское устье больших морских кочей также оказались неверными: «Сами там не бывали, — сказали мореходы, — из начала про ходоков руских и никаких иных людей не слыхивали».

Вспомнился всего лишь один случай, когда в царствование Федора Ивановича ходил на трех кочах искать проход из Обской губы в море московский гость Лука, но эта попытка закончилась несчастьем. Мореходы умерли в дороге. Осталось из них в живых всего лишь четыре человека. Экспедиция Луки запомнилась хорошо. О ней говорили в Поморье и в Москве. О ней рассказывали иностранцы, приезжавшие на Русь. Голландский купец Исаак Масса разузнал, что экспедицию снарядил тобольский воевода с тем, чтобы найти проход из Оби на реку Енисей. Кроме кочей, которые следовали на север вдоль Обских берегов, был послан сухопутный отряд казаков. По сведениям Массы, плавание по Оби завершилось благополучно и Лука прошел в устье Енисея, но по дороге умер. Экспедиция исследовала весь маршрут, посетила редкие острова, видела диковинных птиц и зверей. Но сам по себе поход Луки ничего не доказывал и не опровергал в споре тобольского и мангазейского воевод. Опрошенные Биркиным поморы утверждали, что невозможен проход из Обской губы к Енисейскому заливу, потому что «лежат непроходимые злые места от великих льдов и всякой нужи». Опросил Биркин и тех торговых людей, которые знали морской ход до Новой Земли, и они подтвердили, что никаких кораблей на Новой Земле не видели и что «та де Новая Земля не ведомо остров, не ведомо матерая земля. А с монгазейскую сторону от Енисейского устья ходоков с моря изначалу не бывало, от великих льдов проходу нет».

Вслед за «распросом» познакомился Данила Наумов с обстоятельной челобитной торговых и промышленных людей на имя царя, в которой просили они разрешить «из Монгазеи к Руси и в Монгазею с Руси ходити поволить большим морем и через Камень по-прежнему, чтобы им вперед без промыслов не быть, а нашей бы соболиной казне в их безторжеце и без промыслу в десятой пошлине убытку не было».

Доказательства, собранные Иваном Биркиным, Казанский приказ признал основательными. «И мы, — писал царь Михаил Федорович, — торговых и промышленных людей всех городов, которые ходят для торгов своих и промыслов в Монгазею, пожаловали, велели им ходити с Руси в Монгазею, а с Монгазеи на Русь большим морем и через Камень по-прежнему». Но вместе с тем в жалованной грамоте говорилось, чтобы поморы «с немецкими людьми в Монгазею не ходили и их не пропущали и с ними, опричь Архангельского города, не торговали, и дорог им не на которые места в Монгазею не указывали, и жили бы в Монгазее с великим бережением неоплошно». Тем же, кто нарушит такой приказ, царь грозил великой опалой и смертной казнью.

Подобное суровое напоминание русским мореходам оказалось не лишним. Царский двор знал о попытках европейских торговых компаний добиться в Москве разрешения на свободное плавание у берегов Сибири и в сибирских реках. С тех пор как в 1552 г. в устье Северной Двины прибыло первое английское судно «Эдуард — Благое Предприятие» и его кормчий Ричард Ченслер приехал в Москву ко двору Ивана Грозного, иностранные торговцы не переставали искать морские пути в Сибирь. Но знали в Москве и о том, что ни одна из этих попыток не увенчалась успехом. Западные корабли давило льдами, бросало на камни. Из-за большой осадки они не могли ходить у отмелых берегов, как это делали поморы на кочах. А в открытом море их останавливали льды, и они вынуждены были прекращать плавание на полпути. Трагические примеры гибели судов западноевропейского парусного флота в Арктике потрясали людей. Но моряки и купцы не останавливались ни перед чем, влекомые жаждой наживы, рассказами географов и космографов, писателей и государственных деятелей. Каждый из авторов измышлял по мере способностей и обязательно что-нибудь особенное, что волновало легко возбудимое воображение западных купцов-мореплавателей. Среди них оказался и английский предприниматель Стефен Барроу, первым попытавшийся в 1556 г. пройти в Сибирь на корабле под довольно откровенным названием «Ищи наживы». Но так как без помощи русских поморов он не мог бы дойти даже до устья Печоры, то решил подкупить этих добродушных людей всякими безделушками и подарками. От Колы на восток его корабль вел помор Федор. Стоило Федору уйти на своей лодье в сторону, как Барроу заблудился и вместо Оби ошибочно зашел на Новую Землю. Встретившийся здесь помор Лошаков показал дорогу в Югорский Шар, где корабль «Ищи наживы» попал во льды, а затем, отступив к устью Печоры, оказался на песчаных банках. Отсюда Барроу ни с чем вернулся на Северную Двину.