Мангазея

Из наказа становилось понятно, почему Мангазея собирала в казну несравненно меньше соболей, чем другие сибирские воеводства. Ясачный сбор Мангазеи колебался от 800 до 2500 соболей в год, тогда как, например, на Лене он составлял несколько десятков тысяч соболей. Мангазейские воеводы Пушкин и Уваров обязаны были навести порядок — избрать новых «честных» целовальников и увеличить сбор казны. Но сделать это оказалось не так-то просто. И все осталось по-прежнему.

Мангазея создавалась не только как город-крепость, в которой несли службу стрельцы и казаки. Не была она только и перевалочным пунктом. В городе имелся свой посад. Из Тобольска и более южных областей сюда прибыли ремесленники, кузнецы, кочевых и карбасных дел мастера, сапожники, пекари, пивовары, гончары и т. д. Мангазейский посад располагался между южной стеной и рекой Осетровкой. В северо-западной части посада стояла церковь Успенья, считавшаяся общинной, так как строилась на посадские деньги. Жизнь посада ничем не отличалась от жизни северных городов. Все обитатели посада, а также приезжие торговые и промышленные люди объединялись в общину, имевшую определенные права и обязанности. Во главе общинного управления стоял «заказной целовальник», избранный на определенный срок сходом.

Тяжелой повинностью посада считался «воеводский посул» — денежные подарки воеводе. Пришел в Сибирь этот обычай из старой удельной Руси, где известен был под названием «воеводского кормления». Боярин-воевода на «законном основании» требовал от населения средств на прокормление его двора. Известны случаи, когда воевода отказывался явиться в город и волость, если они не могли обеспечить ему кормление. «Воеводский посул» — это тоже своего рода кормление, только в иной, более тонкой форме. По приезде воеводы в Мангазею выбранный целовальник и старшие торговые люди делали ему денежное подношение. Иногда это выражалось в солидной сумме — 2000–3000 рублей.

Но «посулом» не исчерпывались претензии воевод к общине. Посад снаряжал служилые экспедиции в ясачные зимовья. Посылка стрельцов в зимовья оплачивалась общиной. Ясачным сборщикам покупали карбасы и паузки, паруса и якоря, пешни, мерёжи, поставляли провизию — муку, рыбу, оленину и, наконец, нанимали опытных «вожей». На обязанности мира-общины ложилось также содержание атаманов — заложников. Эти несчастные люди, обычно старейшины рода, сидели в кандалах, которые, кстати говоря, тоже приобретала община. Пищу для аманатов в аманатскую избу — полутемное помещение — поставляла также община. На ее обязанности, кроме того, лежали немалые тягловые повинности — перевоз мангазейской ясачной казны в Тобольск, оплата всякого рода служебных поездок. Она же производила ремонт съезжей избы, содержала денщиков, охраняла гостиный двор и таможню. Большие расходы несла община на обслуживание воеводского двора. Расходы шли на содержание воеводских теремов, на всякие дворовые поделки, а иногда и на новые постройки. Приказывал воевода возить ему дрова, топить баню и даже содержать банщика. Обеспечивала община прокормление воевод. Покупала им хлеб, соль, рыбу, варила пиво.

Мангазейская община собиралась ежегодно, обычно осенью, когда с Руси прибывали новые партии промышленников, или поздней весной, когда они возвращались с соболиного промысла. Всякого рода пошлинные сборы в общинную казну достигали большой суммы. В документах часто упоминается, что мирская казна Мангазеи в некоторые годы исчислялась в 3 и 5 тысяч рублей. «Заказные целовальники» брали с торговых и промышленных людей «поголовные» — деньги с каждого приезжающего, «посороковое» — с каждого, привезшего в город соболей, «порублевое» — с проданных «русских товаров».

Общинная казна хранилась в трапезной церкви Успенья. Дела ее вел специальный секретарь. Формально выборный целовальник не зависел от воеводы, а воевода не имел права вмешиваться в мирские дела. На практике же все выглядело иначе. Например, по окончании срока для проверки работы заказного целовальника «под смотрением воеводы» создавалась ревизионная комиссия, которая могла утаить часть расходов или приписать несуществующие. Зависел от воеводы и выбор целовальника. Выходило, что мангазейская община являлась весьма удобной для воеводы организацией. Цель ее — выколачивание денег с посада и торгово-промышленного люда. Ее разрешили с тем, чтобы еще сильнее подчинить феодальному государству торгово-промысловый и ремесленный люд.

Пока Мангазейская земля обеспечивала богатые промыслы, состоять членом такой общины не представляло труда. Но по мере того, как убывал соболь, Мангазея становилась нежеланной на торговом пути. Ее стали избегать. С открытием же южной дороги от Тобольска по реке Кеть на Маковский и Енисейский остроги людской поток, катившийся через Мангазею все дальше и дальше на восток, заметно поредел, зато усилился на новых сибирских дорогах.

В годы расцвета город Мангазея не имел соперников. Звенели и гремели на ее тесных улицах кузнецы, готовили обувь в далекие походы сапожники, чинили попорченное оружие оружейники, пекари пекли вкусные бублики и калачи, в пивоварнях ходило хмельное пиво. В почете были всякие квасы — московские, малиновые, хлебные, медовые и др. У амбаров на гостином дворе важно расхаживали торговые приказчики. Таможенный голова и подьячие едва успевали выписывать проезжие грамоты идущему через Обскую губу на Русь торгово-промышленному люду. Подвыпившие мужики с вечера до петухов гуляли в харчевнях и питейных домах. И никто не чувствовал, что над северной сибирской столицей собралась гроза.

КОНЕЦ ПОМОРСКОЙ ВОЛЬНИЦЫ

Гроза эта надвигалась с Тобольска, где завистливый и тщеславный воевода князь Иван Куракин точил нож на Мангазею и ее порядки, которые ему явно не нравились. Опытного помещика и царедворца раздражало уже одно то, что крестьяне имеют свободный доступ в «златокипящую царскую вотчину». Понимал он, что, пока существует Мангазейский морской ход, хозяевами положения останутся поморы — крестьяне, промышленники.

По всей вероятности, не без корысти выступил он против Мангазейского морского хода. Ведь в случае запрещения этого пути основной поток торгово-промыслового люда неизбежно переместится на юг, в уезды Тобольского разряда, где всегда можно с помощью вооруженных застав принудить силой платить таможенные пошлины. Тогда, надеялся он, увеличится денежная и соболиная казна, пожирнеют воеводские посулы.

Данила Наумов еще в Москве познакомился с делом о запрещении Мангазейского морского хода. В Туруханском архиве нашел он дополнительный материал. И столбцы Сибирского приказа, и вновь найденные документы надлежало прочесть, чтобы понять влияние акта запрещения на судьбу Мангазеи. Ему не составило труда разгадать нехитрый расчет тобольского воеводы. Куракин действовал на чувства молодого и неопытного царя Михаила Федоровича и на его окружение, стараясь доказать, что поморский путь в Мангазею, никем и ничем не контролируемый и не охраняемый, мог вызвать нежелательные последствия для всей Сибири. Пользуясь им, иностранные торговые компании, по его словам, пройдут на Обь и Енисей и могут захватить всю русскую торговлю и промыслы в свои руки.