Грешница

Обычно Ксения робела перед Иваном Филипповичем: все не могла забыть, как однажды зимой он завел с ней разговор о боге. Но сейчас, когда прошло смущение от неожиданности этой встречи, она не ощутила робости и даже с озорством взглянула на него:

- И никакая я не затворница...

Он с интересом посмотрел на нее и снова уткнулся в телевизор.

- Ага! - сказала она и прошла к Зине, которая шила что-то у окна.

- Ксень, ты петь умеешь? - спросил председатель.

- А что? Опять будете в самодеятельность агитировать?

- Буду. - Он засмеялся. - Запишись, сделай одолжение...

Он подтрунивал над нею, она понимала это, но не обижалась. Она и не могла сейчас обижаться, потому что в сердце у нее жила радость. Она смотрела на Ивана Филипповича и молчала. Она еще и сейчас чувствовала на губах поцелуй Алексея. Ксения прикрыла их ладонью, словно хотела скрыть свою тайну от чужих глаз, и тихо засмеялась то ли мыслям своим, то ли в ответ председателю.

Не отнимая руки от лица, Ксения веселыми глазами смотрела то на Ивана Филипповича, то на Зину. Странное чувство охватило ее: она сейчас все может сделать на удивление им и в первую очередь на удивление самой себе в окно выпрыгнуть, что ли, или упасть вдруг на Зинку и защекотать ее. И, еще не зная, что она сделает, но чувствуя, что сделает что-то необыкновенное, Ксения вскочила и сказала:

- А что? Разве я ничего не умею? Я все умею.

И ударила каблуками об пол, протанцевала вокруг стола, широко раскинув руки. На окно со двора вспрыгнул котенок и сразу же испуганно убежал назад.

- Я и песню знаю! - задорно крикнула Ксения, хотела запеть, но вдруг охнула: "Ой, что это я? Разве можно?" - и села на диван, спрятав в ладонях раскрасневшееся лицо.

- Здорово получается! - сказал Иван Филиппович. - Подойдет она нам?

- Подойдет, - ответила Зина. Она с удивлением и даже как будто с испугом смотрела на Ксению. А Ксения, раскаиваясь в своем озорстве, поднялась, торопливо пошла к двери.

- Пойду. Я ведь просто так, на минутку зашла.

- И хорошо сделала, - сказал Иван Филиппович. - Наедине с богом хорошо, но и с людьми неплохо.

А Ксения, уже сердясь и на себя и на Ивана Филипповича, махнула рукой.

- Я ведь понимаю, к чему такие речи...

Иван Филиппович прислонился спиной к двери, загородив ей выход.

- Погоди, - сказал он. - Какие такие речи?

- Сами знаете...

Нет, сейчас она совсем не робела перед ним и чувствовала, что сегодня без страха может сама начать тот разговор, которого всегда страшилась. И, вскинув голову, с вызовом смотря ему в лицо, сказала:

- Отчего вы все только о боге со мной заговариваете? Мне агитация ваша не нужна. Слова - вода: стекет с рук - и помину не останется.

Иван Филиппович вытащил из кармана пачку сигарет, щелкнул по ее дну и, ухватив зубами выпрыгнувшую оттуда сигарету, закурил.

- Вода-то вода, - щурясь от дыма, проговорил он и прошел к столу, снова сел верхом на стул, - но и вода камень точит.

У него был такой уверенный, решительный вид, а в голосе звучало столько задора и убежденности, что Ксения вдруг пожалела, что начала этот разговор. И, стараясь скрыть смятение, она напряженно усмехнулась:

- Ответила бы словечко, да волк недалечко...

Иван Филиппович засмеялся, разогнал рукой дым.

- Знать, ты не только бога боишься?

- А чего мне бога бояться? Я перед ним не виноватая, - сказала Ксения, а самой страшно стало: так ли уж она чиста перед богом?

- Ох, несознательная же ты, Ксенька! - назидательно проговорила Зина.

- Ясное дело, ты за десятилетку сдала - ты сознательная? А я несознательная - в бога верю! - воскликнула Ксения, а сама подумала: "Уйти надо, зачем все это?" И рассердилась: - Будто вы, Иван Филиппович, шибко сознательный? Вон табак курите. Зачем курите? Себя травите и дыму напустили - дышать в избе нечем. А наши мужчины, верующие, не курят, водку не пьют, не ругаются: бог не велит.

Иван Филиппович повертел в пальцах сигарету, с наслаждением затянулся - так, что она почти вся сгорела, обожгла ему губы, - и грустно усмехнулся:

- Да, курить вредно, нехорошо. - Он затушил сигарету о спичечную коробку, бросил за окно. - Спасибо, надоумила. С сегодняшнего дня не прикоснусь.

Вытащил из кармана пачку, заглянул в нее и, скомкав, тоже выбросил.

- Не бросите ведь, - сказала Ксения, - лучше не зарекайтесь.

- Почему же? Раз решил - брошу. Главное, повод был нужен, а повод нашелся. Только, Ксения, вера тут, право, ни при чем... Врачи не проповедники, но тоже запрещают.

- Пустой разговор, - хмурясь, сказала Ксения. - Одного я никак не пойму: какая вам всем, Иван Филиппович, забота, что я в бога верую? Никому от того нет беды. Сказки - наша вера? Ну и считайте, раз так утвердились.

Иван Филиппович встал, прошелся по комнате, потирая тыльной стороной ладони небритый подбородок. Затем откинул занавеску, сел на подоконник. Ночная бабочка стремительно упала на его голову, запуталась в волосах. Он освободил ее, выпустил во двор, но она опять влетела в комнату, забилась об электрическую лампочку.

- Вот ты вроде нее, - усмехнулся Иван Филиппович, - она теперь раба этого света: брось на волю, опять влетит. А как вы себя называете? Рабами божьими? Отсюда-то и начинается вся беда... Вы ведь добровольно отдались в рабство богу. В себя углубились, одиночества ищете. Все самое лучшее в себе душите. Радости жизни - для вас козни сатаны. Страдания, горе - ваша радость. Даже труд, по-вашему, проклятие, которое бог послал за грех первого человека... Вот она, беда-то, в чем. Жить надо, понимаешь, самой радоваться да людей радостью обдаривать, а не смерти ждать. - Он помолчал, сказал жестко: - И вот еще что. Мы ведь не в воздухе висим, мы - Зина вон, ты, я - граждане своей страны все. Не жалуюсь: работаешь ты старательно, спасибо. И все же - плохая ты гражданка. Вся в старом! Нам ведь не только руки твои нужны - сердце нужно. Знаю, сейчас, может, не поймешь. Но в конце концов обязательно поумнеешь. Стыдно за многое станет.

- Нет, не бывать этому! - едва сдерживая слезы, воскликнула Ксения.

Иван Филиппович спрыгнул с подоконника, засмеялся:

- Ты мне что сказала, когда я сигарету бросил? "Не зарекайтесь"? Вот я тебе эти слова и передаю назад...