Генералиссимус князь Суворов

Из советского постановления видно, в какой мере обдуманно и осторожно Суворов располагал своими будущими действиями, отказываясь даже, при известных условиях, от за владения Варшавой в нынешнем году. Правда, основанием такому плану действий служило приведенное нами раньше высочайшее повеление, но по своей условности оно не было строго обязательным. Эта-то условность и была Суворову на руку; (ин понимал, что всякое предположение красно исполнением. Внушив приведенный план военному совету, Суворов еще за два дня перед тем приступил к его выполнению. Октября 4 он писал Румянцеву, что в Бресте остается Дивов, что Гарнонкурта просил протянуть цепь вправо и влево, что прусскому генералу Латорфу написано в Опатов о содействии в предстоящем предприятии русской армии на Варшаву, и что о том же он, Суворов, писал и Прусскому королю. Это даже не совсем понравилось Румянцеву, который только что выражал ему (бумаги должно быть разошлись) свое желание, — «без всякого содействия союзников, одними собственными силами одолеть неприятеля, и не по держанному военному совету и не по нужде, но по победе в квартиры возвратиться». Спустя несколько дней, Румянцев подтверждает тоже самое в виде вежливой просьбы. Но Суворов не извиняется перед ним, не оправдывается изложением причин предпринятого решения, а предпочитает действовать по слагающимся обстоятельствам. Румянцев знал Суворова хорошо, но все-таки не вполне; другие же имели о нем представление еще более неправильное. Граф Безбородко, в письме одному из Воронцовых описывая план предстоящих действий, между прочим говорит, что под Прагой Суворов будет иметь больше 30,000 хорошего войска, «с которым не потеряет времени напрасно, особлико имея несомнительно перспективу за взятие Варшавы сделаться фельдмаршалом». Суждение косное; Суворов не потерял бы даром времени и без всякой перспективы: он был очень честолюбив, но еще больше славолюбив ⁸.

После поражения и плена Косцюшки, польские корпуса и отряды стали поспешно стягиваться к Варшаве. Макрановский торопился достигнуть Буга, Дерфельден следовал за ним попятам; авангард его имел с польским арьергардом несколько мелких дел, в одном из которых графу Зубову оторвало ногу последним пущенным Поляками ядром. Поляки уходили форсированными маршами, и уходили успешно. Как бы предвидя это, Суворов, вообще недовольный, что Дерфельден не истребил неприятеля и таким образом сберег для Варшавы лишнее подкрепление, — решился пособить Дерфельдену. За два дня до выступления из Бреста, он доносит Румянцеву: «к сожалению, вместо прямой дороги на Венгров», должен взять кружный марш на Бельск, для боя с Макрановским, чтобы не дать ему моего крыла, обеспечить Брест и очистить Литву». Макрановский однако был деятельнее и искуснее, чем Суворов предполагал. Прибыв в Янов, Суворов узнал, что польского генерала под Бельском уже нет. Двинувшись дальше и остановившись верстах в 20, он получил известие, что Макрановский проскользнул по направлению к Варшаве, и что одна из его колонн направилась к Станиславову. Суворов послал Ферзену приказание — идти из Минска на Станиславов, прибыть туда к 13 числу и поджидать там его, Суворова. Но Ферзен не мог поспеть к назначенному сроку и донес, что на сутки принужден опоздать. Суворов замедлил движением, давая время Ферзену и Дерфельдену с ним сблизиться, и через Соколов пришел к Венгрову. Несколько захваченных казаками пленных показали, что Макрановский должен быть не далеко и к Варшаве еще не пришел. Ферзену послано на всякий случай новое приказание — не ожидая Суворова, атаковать в Станиславове Поляков, которые не могут быть там в большом числе; сам же Суворов в Венгрове остановился не на долго, выжидая Макрановского и наводя о нем справки. Но Поляки не показывались, и разъезды не могли собрать о них никаких сведений. Суворов двинулся дальше по узкой, очень песчаной дороге и 14 числа утром прибыл в Станиславов, куда перед тем только что пришел Ферзен, также не встретив никого на пути и не найдя неприятеля в Станиславове ⁹.

Ферзен привел с собою около 11,000 человек, Суворов имел под ружьем при выступлении из Бреста до 8,000. Суворов сделал смотр вновь прибывшему корпусу. Некоторые полки служили под его начальством в Турецкую войну и потому знали его хорошо; другие поступали в его команду первый раз, но он не был для них человеком новым, как и для всей русской армии. Суворов приказал тотчас же разослать в полки свой военный катехизис и предъявить Ферзену постановление брестского военного совета. Ферзен и еще два генерала подписали его, прибавив следующее: «с положением, учиненным на консилиуме корпуса его сиятельства, графа Суворова, мы согласны, прибавя к тому, что за лучшее находим подступить к Праге на рассвете, всеми корпусами единовременно, для лучшей рекогносцировки тех пунктов, которые назначатся колоннам для штурмования и для устрашения смятенных жителей, чем заставить можно скорее к помышлению о сдаче». Это обстоятельство между прочим указывает, что Суворовские военные советы не были одной формальностью, и что заявление различных мнений на них допускалось со внесением в протокол ¹⁰.

Теперь до Варшавы было не далеко. По доходившим известиям, Поляки сильно укрепляли Прагу и готовились к отпору; Суворов не только не скрывал этого от солдат, а напротив заранее им внушал, что Прага даром в руки не дастся. По своему обыкновению, объезжая ежедневно на походе войска, он останавливался у каждого полка, здоровался, балагурил, называл по именам знакомых солдат, говорил о предстоящих трудах. Чуть не весь полк сбегался туда, где ехал и беседовал с солдатами Суворов; это беспорядком не считалось. «Нам давным-давно туда пора», говорил он: «помилуй Бог, пора; Поляки копаются как кроты в земле». Солдаты отвечали, что был бы приказ — взять, так будет взято; что кто сердит, да не силен, тот козлу брат; что другого Измаила не выстроят, а и тому не поздоровилось. Дух войск был как нельзя лучше: долгое брестское сидение не сопровождалось праздностью и бездельем; последующий поход был далеко не из трудных, переходы не велики, отдыхи частые, особенных недостатков ни в чем не ощущалось. Больше всего приходилось терпеть от холода, так как в холщовых кителях пронимало насквозь, особенно по ночам, но и это горе теперь миновало, ибо зимнее платье наконец к полкам подвезли. Верный самому себе во всем, Суворов мерз в холщовом кителе вместе с войсками, и надел суконную куртку только тогда, когда все облачились в зимнее платье. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания солдат (оно солдатом и записано) и было оценено ими по достоинству; много подобные мелочи прибавляли к репутации Суворова ¹¹.

В Станиславове Суворов не мешкал. Ферзен не застал тут Поляков потому, что они успели, до его прибытия, отступить по направлению к Варшаве и по слухам должны были находиться в Окуневе, верстах в 20 от Варшавы, и в Кобылке, в том же расстоянии, но по другой дороге. Суворов усилил свой собственный корпус (по-прежнему состоявший в непосредственном командовании П. Потемкина) частью кавалерии Ферзена, последнему приказал с приближением ночи сделать поиск на Окунев, а сам в тоже время выступил к Кобылке. Он употребил на эти поиски все свои силы потому, что местные слухи ходили о значительных неприятельских отрядах, особенно в Кобылке; кроме того оба эти пункта находились не вдалеке от Варшавы, с которою могли сообщаться и получать оттуда подкрепления, не считая возможной близости не дававшегося в руки Макрановского.

Отряды тронулись в путь; в середине ночи, пройдя 14 верст, Суворов остановился на отдых. В авангарде шел бригадир Исаев с несколькими сотнями казаков и с 10 слабыми эскадронами переяславских конных егерей. Исаев узнал от крестьян, что в Кобылке инсургенты действительно находятся и что в эту же самую ночь к ним пришла подмога. Он остановился, послал Суворову донесение и спрашивал — не будет ли подкрепления; Суворов приказал ему продолжать путь. Пошли густой чащей, а потом, невдалеке от неприятеля, наткнулись на болотную местность. С большими усилиями казаки и конные егеря одолели это препятствие, особенно двигавшиеся в хвосте колонны, и в 6 часу утра 15 октября появились перед неприятелем.