Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Вы что, не спите? - оторвал ее от этих мыслей голос батальонного комиссара Степана Никаноровича.

Он стоял перед ней в проходе между нарами, и рядом с ним еще кто-то высокий в ватнике и ушанке.

- Не сплю, - сказала Таня.

- Раз не спите, я пойду по своим делам, а вы разыщите под двести семнадцатым номером Бутусова, лейтенанта. Комбат с передовой к нам приехал, - батальонный комиссар кивнул на стоявшего рядом высокого, своего лейтенанта хочет найти.

- Сейчас найдем. - Таня встала, стараясь сообразить, где может лежать двести семнадцатый.

И уже когда встала, поняла, что еле держится на ногах, что именно теперь готова повалиться и заснуть мертвым сном.

Она подняла глаза на стоявшего перед ней высокого человека в перетянутом ремнями коротком ватнике, и ей почудилось в его лице что-то знакомое.

- Пойдемте, - сказала она, так и не вспомнив, видела ли его раньше.

Сказала и повернулась. Но высокий не пошел вслед за ней, а, наоборот, придержал ее за плечо, повернул к себе, положил вторую, тяжелую, забинтованную руку на другое ее плечо и сказал:

- А я Синцов. Здравствуйте. Не узнали меня?

И она сразу узнала его. И, наверное, узнала бы еще раньше, если бы не считала, что его нет на свете.

- Здравствуйте, Иван Петрович! А я горевала, что вы погибли.

- А я живой.

Синцов продолжал стоять не двигаясь, и она не знала, что ей делать со своими руками. Если бы он не держал руки на ее плечах, она, наверное, потянулась бы и обняла его. Но он все еще молча стоял и держал руки у нее на плечах и смотрел на нее внимательно и странно, словно видел не ее, а еще кого-то другого, смотрел так, словно знал то, о чем не мог знать. Потом разом снял руки и сказал:

- Пойдемте искать, - и, пропустив ее вперед, пошел сзади.

Она шла между нарами, доставая из-под подушек тетрадочные листки с номерами и фамилиями или просто номерами, светя на них фонариком, потому что в бараке было полутемно.

- Он рыжий такой. Сильно рыжий, - сказал Синцов, когда они прошли несколько рядов нар.

- Они у нас все бритые. Вшивость у них знаете какая была?

- Знаю, - сказал Синцов. - Мы этот лагерь освобождали. Заходили в две землянки.

- А из охраны никого живыми не захватили? - спросила Таня.

- Навряд ли, - сказал Синцов.

- Вот и ваш Бутусов. - Таня вытащила записку из-под подушки лежавшего на втором ярусе нар человека, бритоголового, с тонким восковым носом.

- Посветите, - попросил Синцов.

Таня посветила фонариком.

- Это не он.

- Не может быть. Тут написано.

- Нет, не он. Посветите еще.

Когда до этого Таня подходила к другим нарам и светила на вынутые из-под подушек тетрадочные листки, он мельком видел одну за другой похожие друг на друга головы с обтянутыми сухой кожей черепами. Но сейчас, когда ему сказали, что вот этот лежащий на нарах человек и есть лейтенант Бутусов, тот самый Бутусов, его Бутусов, он все еще не мог поверить в это. Потому что его Бутусов был здоровый, лохматый, рыжий, мордастый, веселый молодой человек, всегда вызывавшийся первым по все разведки и способный голыми руками скрутить и принести на себе "языка". А этот Бутусов был бритый больной старик, с неживым, синим лицом и лежавшими поверх одеяла тонкими, детскими руками.

- Бутусов, а Бутусов! Бутусов! Витя!

Голова на подушке слабо шевельнулась, глубоко запавшие глаза открылись и с усталой тоской посмотрели на Синцова. Потом внутри них, в глубине, что-то медленно переменилось, и Синцов понял, что глаза увидели его. Тогда он приблизил к ним лицо и сказал:

- Я Синцов. - И еще раз повторил: - Я Синцов.

- Где я? - еле слышно спросил Бутусов и потом громче, тревожно еще раз: - Где я?

Наверно, ему показалось, что вокруг него опять что-то другое, а он не знает что.

- Ты в госпитале, - сказал Синцов.

- Да, да, знаю, да, - успокоенно сказал Бутусов, закрыл глаза и снова с заметным трудом открыл их. - А ты чего тут?

- Приехал навестить тебя. От Пепеляева узнал. Он мне про тебя сказал.

- А где он? - спросил Бутусов.

- Не знаю. Пока не нашел. Я его раньше видел, а сейчас не нашел.

- Видишь, какие мы? - сказал Бутусов.

- Мы ваш лагерь освобождали, - сказал Синцов. - Я Пепеляева там видел. В первой же землянке лежал, у входа.

- Я его давно не видел, - сказал Бутусов. - Как на раздачу пищи перестали водить, больше не видел. - Он устал от длинной фразы, закрыл глаза и долго молчал. Потом спросил: - Значит, вы от самого берега до нас дошли?

- Да, - сказал Синцов.

Слишком долго было объяснять, как он сюда дошел и что он теперь не в том батальоне, не в той дивизии и не в той армии, где они были с Бутусовым.

- Были уверены, что вы оба в той разведке убиты. Не представляли себе, что вы можете быть живы.

- А мы, думаешь, представляли? - Бутусов снова открыл глаза. - Сами им в руки залезли. Лучше бы умерли.

- Да ты не переживай. Чего ты переживаешь? Мало ли что бывает.

- Я не переживаю. - Бутусов закрыл глаза и повторил: - Я не переживаю. - И вдруг тревожно встрепенулся: - А где Пепеляев?

- Говорю, не нашел еще.

- Подожди, не уходи, - не открывая глаз, совсем тихо прошептал Бутусов и, двинув головой, припал щекой к подушке.

И Синцов еще долго стоял и ждал, облокотись на нары и глядя ему в лицо. Ждал до тех пор, пока не понял, что Бутусов забылся и лучше его не трогать.

А Таня все это время стояла позади Синцова и смотрела на его перехваченную поверх ватника ремнями широкую, сильную, чуть сутуловатую спину.

Тогда, в сорок первом, когда шли из окружения через смоленские леса, впереди, рядом со спиной Серпилина, почти всегда маячила эта широкая, знакомая, чуть сутуловатая спина.

А потом, когда она вывихнула ногу, он выносил ее, подвязав сзади, за спиной, плащ-палаткой. Менялся с Золотаревым, но чаще нес сам, потому что был сильнее Золотарева и сам говорил про себя, что здоровый, как верблюд.

Она стояла сзади и смотрела на эту широкую усталую спину в затянутом ремнями ватнике и думала о том, что вот сейчас он договорит с этим лейтенантом, повернется и ей надо будет сказать ему, что его жена умерла.

Он простоял несколько минут молча, потом повернулся и сказал:

- Я вам запишу мой номер полевой почты, а вы потом ему дайте, когда он в себя придет. Хорошо?

- Хорошо.

- И еще фамилию запишите - Пепеляев. Его в списках нет, но, может, он среди тех, кто еще не опомнился. Я хотел всех подряд обойти, но батальонный комиссар запретил ночью беспокоить. Правильно, конечно. А днем я все равно не в силах приехать. Если и его найдете, ему тоже мою полевую почту дайте. Ладно?

- Хорошо, - повторила Таня, продолжая думать, как быстро, все быстрее и быстрее надвигается то, о чем она должна говорить с ним.

Он снял ушанку, поворошил рукой волосы, потер небритое лицо, снова надел ушанку и, словно отделив всем этим одно от другого, сказал:

- А теперь мне надо с вами поговорить.

- А мне с вами, - сказала она. - Пойдемте сядем.

Они вернулись к нарам, на которых она сидела, когда он подошел туда вместе с батальонным комиссаром. Он сел первым, и она села рядом, касаясь локтем его ватника.

- Мне надо вам рассказать про вашу жену, - сказала она, глядя в пол. Я вместе с ней была в партизанах. Она погибла.

- Я знаю, - сказал он.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

На его спокойном, усталом лице ничего не переменилось и не двинулось.

- Знаю, - повторил он, глядя ей в глаза, и два раза качнул головой, словно повторял уже молча: "Знаю, знаю". И оттого, что у него сейчас было такое лицо, заранее приготовленное ко всему, что он может услышать, она вдруг спросила:

- Давно?

- Давно, - сказал он. - Две недели.

- Кто вам сказал?

- Брат жены сказал. Он здесь, на фронте. Как приехал, нашел меня.

- Да, да, понимаю, - растерянно сказала Таня, хотя все еще не понимала, как это вдруг вышло, что ей так и не пришлось говорить ему все то, к чему она готовилась.