Путешествия по Центральной Азии. Путешествия по Сибири

По Ивановской штольне мы вышли на склон горы, покрытый молодым березовым лесом в осеннем ярком наряде. Было очень приятно после нескольких часов работы во мраке и сырости вдохнуть свежий и теплый воздух ясного сентябрьского дня и взглянуть на синее небо. Вблизи устья эта штольня пересекала массивный гранит, в котором кварцевая золотоносная жила разбилась на тонкие прожилки и кончилась. Это было интересно видеть в некрепленом потолке штольни; прожилки эти были слишком бедны и не работались до перехода жилы в осадочные породы, где она становилась более мощной и богатой. Недалеко от этого контакта гранита и его осадочной оболочки мы видели гезенк, пробитый по жиле вниз от самого нижнего штрека. В нем жила была уже тонкая и возбуждала опасения.

У устья Ивановской штольни нас уже ждал экипаж, и мы быстро проехали через гору по старой рудовозной дороге и составили себе представление о расположении обеих долин и подземных работ в глубине горы между ними. В следующие дни я ездил на рудник один для подробного изучения как действующих, так и остановленных забоев, начиная с Петропавловской штольни, где отсутствие крепи на большей части протяжения позволяло хорошо познакомиться с породами осадочной свиты, с жилой порфира вблизи конца штольни и с местом у внутренней шахты, где жила, вскрытая в штреках рудника, была оборвана большим сбросом.

Во время осмотра действующих забоев я имел случай видеть, как эксперт Лебедев брал из них пробы для анализа.

Перед пробой из забоя удалялись занятые в нем рабочие – во избежание подсыпки ими золота в отбиваемую пробу по поручению управляющего. Забой осматривался, обмывался водой, если был запылен или загрязнен; затем у подошвы его расстилался брезент, эксперт намечал химическим карандашом полоску в 5–7 см ширины поперек всей жилы (иногда даже две или три такие полоски на разной высоте). Рабочий, сопровождавший эксперта, вооруженный молотком и зубилом, выбивал в этой полоске весь кварц жилы на глубину 2–3 см; кварц сыпался кусочками на брезент. Эту пробу собирали с каждого забоя в отдельный мешок и привязывали к мешку картонку с пометкой горизонта и номера забоя. Эти мешки сам эксперт увозил в лабораторию, где каждую пробу отдельно, в больших чугунных ступках, женщины измельчали в порошок.

Каждая проба давала кучку в 10–20 фунтов, которую тщательно перемешивали, уменьшали по правилам пробирного искусства в 10–20 раз, и уменьшенная порция порошка ссыпалась в несколько маленьких мешочков, соответственно занумерованных. Один мешочек поступал немедленно в лабораторию рудника для анализа, другой (в составе целой партии) отправлялся в Петербург в лабораторию Российского золотопромышленного общества для контрольного анализа, третий сохранялся на случай необходимости в проверке. Но так как подсыпку золота в пробы при желании можно было сделать и в лаборатории рудника, то толчение кварца велось под надзором химика, приехавшего с экспертами, а на ночь лабораторию запирали на ключ, который оставался у экспертов. Но и эти предосторожности не всегда гарантировали от подвоха. Контрольные пробы в Петербурге обнаружили, что в некоторые мешочки в лаборатории рудника все-таки было подсыпано золото, но неумело – слишком много. Очевидно, в лабораторию ночью кто-то пробрался или через окно (лаборатория была в нижнем этаже), или через дверь с помощью другого ключа, заготовленного заранее. Это, конечно, были проделки управляющего по поручению владельца, желавшего непременно продать дело, которое вначале давало хороший доход, но с углублением выработок и обеднением жилы, вероятно, стало менее выгодным.

По окончании осмотра и опробования работавшейся части рудника эксперты захотели осмотреть и верхние, выработанные уже горизонты, где в некоторых забоях можно было видеть оставленные участки жилы, которые в прежние годы считались бедными. Я присоединился к обоим экспертам. Мы поехали ко входу в рудник, но вошли не по Петропавловской штольне, а по проложенной выше по склону горы. Вход в нее был закрыт прочной дверью с солидным замком в защиту от хищников, которые, забравшись ночью в старые работы, могли бы спускаться вниз и «шуровать» в забоях, т. е. выковыривать видимое золото из кварца. Нас сопровождал старый штейгер, знавший эти оставленные выработки. Когда открыли дверь, на нас пахнула струя очень холодного воздуха. Зажгли свечи и пошли по штольне, которая была вся закреплена; сначала крепь, стоявшая уже лет 15, держалась хорошо, но далее, где начались выработки по самой жиле, давление породы было сильнее, и начались поломки – выпяченные коленом в штрек, согнутые дугой или сломанные стойки, сплющенные огнива – переклады.

Белая плесень спускалась кудрявыми полосами вдоль стоек, свисала клубками с огнив; воды было мало, она капала только кое-где. Поэтому мы удивились, когда дальше на крепи появился иней, покрывавший огнива и переклады сплошным слоем с кудрявой поверхностью; кристаллы снежинок отражали искрами огонь наших свечей. Здесь и крепь хорошо сохранилась и казалась грубо высеченной из белого мрамора. Но затем слой инея на крепи и на полу штрека становился все толще, все больше суживая проход, и, наконец, заполнил весь штрек в виде сплошной массы льда. Впрочем, предупрежденный о нашем визите в старые работы еще за день, штейгер распорядился пробить лед, но только так мало, что нам пришлось лечь плашмя и ползти несколько шагов по льду со свечой в руке.

Можно было думать, что в глубине горы была вечная мерзлота, которая известна по всему Забайкалью. Во время отработки этой части жилы она постепенно оттаяла, а после прекращения работ снова восстановилась, и влажный воздух, проникавший снаружи, осаждал свою влагу на крепи в виде инея, слой которого с годами нарастал и, наконец, заполнил весь штрек льдом в самой отдаленной части его. В этой части ни плесени, ни капавшей воды не было: вечная мерзлота, охватившая опять породы, превратила воду в их трещинах в лед, который предотвратил также оседание пород, скрепив их и предупредив порчу крепи.

Соседство фабрики со станом рудника позволило мне уделить время и для ее осмотра; она выдавала себя днем и ночью громким стуком и скрежетом. Руду с рудника подвозили на таратайках по помосту на второй этаж и сваливали на площадку у дробилки. Здесь двое рабочих сортировали руду: мелкие куски, меньше кулака, бросали в трубу, ведшую в нижний этаж, а крупные попадали в пасть дробилки, состоявшую из двух щек ее стальными зубцами, попеременно раскрывавшихся и сжимавшихся. Куски кварца, брошенные в пасть, раздавливались на мелкие кусочки, которые проваливались в нижний этаж. Это раздавливание и сопровождалось сильным скрежетом. Казалось, что чудовище, скрытое под полом, жадно раскрывает пасть, хватает куски белого сахара, грызет и глотает их днем и ночью.

В нижнем этаже дробление руды продолжалось под пестами, которые представляли отвесные бревна с чугунными наконечниками. Машина поднимала их вверх, и они, падая, ударяли в чугунные ступки, куда рабочий при пестах постоянно подсыпал мелкие куски кварца. В каждую ступку лилась вода, которая выносила с собой получавшуюся в ступке кварцевую муку и попадала со всех пестов на плоскань, по которой стекала, как было описано в главах о Ленских приисках. Но там промывали золотоносный песок, освобожденный в бочечной машине или на головке бутары от крупной гальки, а здесь вода приносила только тонкий кварцевый песок с золотом из ступок. Плоскань и здесь была покрыта медными листами, натертыми ртутью, для улавливания самого мелкого золота. Серый шлих с плоскани доводился периодически на вашгерде. Но промытый кварцевый песок не уносился водой в речку, а осаждался в ямах, из которых время от времени поступал на иловый завод для извлечения оставшегося золота химическим путем.

Этот завод, расположенный на другом берегу речки, подальше от стана, ввиду ядовитости газов, выделяемых при работе, теперь не работал. В длинном одноэтажном здании было пусто и тихо, в противоположность гулу и скрежету фабрики. Через окно видны были огромные деревянные пустые чаны один возле другого.