Севастопольская страда (Часть 1)

Она только что хотела сказать, что готова его выслушать здесь, у калитки, и "личарду" незачем будить, как услышала сзади себя поспешные шаги денщика, - шинель внакидку.

- Присмотри, братец, за конем! - начальственным баритоном приказал ему Кирьяков и только на дворе, звякнув шпорами и сняв на отлет фуражку, поцеловал ее руку.

На лестнице горела поставленная ею свеча в шандале, и она очень боялась, чтобы Кирьяков не двинулся туда, "на огонек".

И он действительно направился было "на огонек", но она остановила его, взяв за локоть:

- Простите, Василий Яковлевич, в комнаты неудобно: там спят дети... Они только что уснули, - мы их разбудим.

- Дети? Ваши дети? - очень удивился он.

- Не мои, моих знакомых, - храбро придумала она. - Они живут там, одним словом - слишком близко к бастиону...

Назвать какой-нибудь бастион точно она все-таки не решилась, добавила поспешно:

- Погода, впрочем, очень теплая... Вы что-нибудь мне хотели сказать? Вот тут в садике есть скамейка, пойдемте.

- Да, да, сказать... кое-что сказать, именно!

Звякая шпорами, Кирьяков пошел за нею к скамейке в саду, скрывая, как ей показалось, недовольство таким оборотом дела за целой кучей бубнящих слов:

- Детям не здесь нужно быть, - их надо было отправить... Если они дети какого-нибудь обер-офицера, то ведь давали же пособия на отправку отсюда семейств бедных офицеров... А раз давали, то нужно было воспользоваться этим и за-бла-говре-менно их отправить, а не подбрасывать вам... О-очень хороши родители! Кто же они такие?

Хлапонина поспешила его успокоить, сказав, что это - дети одной чиновницы, которая собирается увезти их завтра же в Симферополь, уже нашла подводу и сговорилась о цене.

- Завтра едва ли ей удастся это... э-э... так удобно, как сегодня она могла бы, - ворчливо говорил Кирьяков, садясь на скамейку рядом с нею.

И на ее испуганный вопрос, что ожидается завтра, - коротко, но выразительно ответил:

- Бойня!

Она даже не повторила этого слова вслух: оно было ясно без повторения. Она только сказала тихо:

- Вот видите!

Видеть же он, генерал Кирьяков, явившийся к ней так непозволительно поздно, должен был то, что ее маленькая ложь насчет спящих у нее чужих детей не только понятна, даже необходима в такое страшное время.

Он просидел с нею рядом на скамейке в саду недолго, минут десять, но все это время говорил сам; он был речист вообще, теперь же пытался быть красноречивым. Он дошел даже до того, что сравнивал ее с Еленой спартанской...* Наконец, с каким-то даже волнением в голосе спросил, будет ли ей хоть немного жаль его как человека, только как человека, - не как начальника 17-й дивизии, - если завтра, например, его, Василия Яковлевича Кирьякова, убьют нечаянно осколком снаряда, пущенного за две версты.

_______________

* Е л е н а  с п а р т а н с к а я  - жена спартанского царя

Менелая, славившаяся своей красотой. По греческой легенде, похищение

ее Парисом, сыном троянского царя Приама, вызвало поход греков на

Трою.

Разумеется, она сказала, что этого не может быть и она даже не хочет думать о подобном.

- Ну, а если не убьют, а так, слегка покалечат, а? Придете ли вы меня проведать, когда буду я лежать в госпитале? - спросил он, сжимая ее руку в своей.

- О-о, непременно, непременно! - совершенно искренне ответила она, стараясь все-таки высвободить руку.

- Я очень рад!.. Я вам верю и очень рад!.. Я, само собою, не хотел бы быть искалеченным, чтобы доставлять вам лишнее беспокойство, но когда, знаете ли, один адмирал тобою, а другой - и тобой и этим твоим командиром командует, то тут уж, хочешь или не хочешь, а жди всяких неприятных сюрпризов!

Он постарался успокоить ее насчет Дмитрия Дмитриевича, сказав, что артиллерия только пехоте причиняет большие неприятности, сама же вообще несет мало потерь, и ушел, наконец, расцеловав ей обе руки.

У нее же слово "бойня" так и звенело и стучало в мозгу, когда она легла в постель, и продолжало звенеть и стучать в течение всей почти ночи.

Она поспешно оделась и вышла из дому, когда уже все кругом звенело, стучало, стонало, грохотало и под ногами дрожала земля. Дышать было трудно, хотя до внутренних улиц города, по которым она шла, доходили еще только первые волны пушечного дыма. Солнце сквозь дым казалось тусклым; оно светило не сильнее луны в полнолуние. У домов толпились люди, совершенно потерявшие головы: никто не знал, что начать делать, куда именно, в какую сторону бежать, - если бежать, где и в чем спасение от того, что началось так ошеломляюще ужасно.

Так как Хлапонина шла быстро и имела решительный вид, то встречные думали, что она знает, куда надо идти, где спасение. И она действительно знала, куда идет, и когда ее спрашивали: "Куда вы?" - она отвечала твердо, не останавливаясь однако: "В госпиталь сухопутных войск".

В городе был еще и морской госпиталь, гораздо больший и лучше обставленный, чем сухопутный, но она думала, что ее мужа, если его ранят, доставят в сухопутный, а не в морской.

Морской госпиталь был на Корабельной стороне; сухопутный - тоже за городом, между пятым и шестым бастионами.

Она повернула с Малой Офицерской на Офицерскую, потом вышла на Екатерининскую; дальше переулками выбралась за город, и, чем дальше шла, тем чаще и пронзительнее визжали над нею или в стороне от нее багровые и черные, как большие мячи, ядра.

Их визг почему-то был различим даже при том грохоте пушечной пальбы, от которой дрожала земля.

"Какой пронзительный!" - ошеломленно шептала Хлапонина, быстро все-таки подвигаясь вперед, как лунатик. Она изо всех сил старалась не думать" что какое-нибудь ядро может попасть в нее. Почему же в нее? Зачем непременно в нее? Так много места кругом, - совершенно пустого места, куда падают эти ядра и будут падать, а она... Она казалась себе самой почти невесомой, почти не занимающей пространства...

Между домами, даже на окраине, было легче идти, чем на пустыре, отделяющем госпиталь от города. Двухэтажное длинное здание госпиталя было уже видно, - она не сбилась с дороги, - но видно как-то очень смутно: частью от деревьев, которыми оно было окружено, частью от порохового дыма.