Дубровицы

В первое время своего возвышения Александр Матвеевич держался очень скромно и осторожно. «Ни в какие дела не мешается,- писали о нем Г. Р. Державину,- да и не любит их выслушивать. Да он же, кроме ужина, никого и не принимает, а к ужину менее не съезжаются, как человек двадцать, где производят разные веселья».

Обязанности фаворита сначала ограничивались развлечением императрицы. Екатерина охотно привлекала его к постановкам собственных комедий в эрмитажном театре. Написал для театра несколько пьес и Дмитриев-Мамонов. В письмах к барону Гримму императрица шутливо называла Александра Матвеевича «красным кафтаном»:

«Этот красный кафтан облекает существо, обладающее прекраснейшим сердцем вместе с большим запасом честности; ума хватит на четырех, неистощимый запас веселости и замечательная оригинальность во взгляде на вещи и в способе выражения этого взгляда, удивительная благовоспитанность и особенное знание всего, что придает блеск уму… Наша наружность вполне соответствует нашим внутренним качествам; черты лица правильны, у нас чудные черные глаза с темными бровями, рост выше средняго, благородная осанка, приятная поступь; словом, мы столько же основательны характером, сколько ловки, сильны, блестящи».

Из писем Екатерины, ставших своеобразным литературным памятником эпохи, несмотря на восторженные эпитеты, можно составить о Дмитриеве-Мамонове мнение как о человеке, лишенном интереса к государственной деятельности. Впрочем, стремясь закрепить свое значение при дворе, Александр Матвеевич старался вникнуть в систему государственного управления, особенно интересовался внешней политикой. «Он разумен,- говорила о фаворите Екатерина II,- и будет присутствовать в Совете, чтобы иметь тамо свой глаз».

К его чести, Дмитриев-Мамонов своим влиянием не пользовался, чтобы вредить кому-либо. Мало того, он был единственным фаворитом, который преданность Екатерине сумел соединить с почтительным отношением к ее наследнику Павлу. Милости на Александра Матвеевича сыпались градом.

В 1787 году во время путешествия императрицы в Крым он сопровождал ее и тогда же был произведен в премьер-майоры Преображенского полка. В том же году назначен действительным камергером, корнетом кавалергардского корпуса, шефом Санкт-Петербургского полка. Спустя два года придворной службы он был произведен в генерал-поручики и пожалован в генерал-адъютанты. Стараясь угодить Екатерине, австрийский император Иосиф II пожаловал ее фаворита в графы Римской империи.

Богатство Дмитриева-Мамонова возросло в несколько раз. В одном Нижегородском наместничестве, как свидетельствует «Русский биографический словарь», ему принадлежало до 27 тысяч душ крестьян.

В должности генерал-адъютанта он получал 18 тысяч рублей в год, стоимость его драгоценных камней была баснословной, одни бриллиантовые аксельбанты оценивались в 50 тысяч рублей…

В первую половину 1789 года значение при дворе Дмитриева-Мамонова было так велико, что поверенный Потемкина полковник Михаил Гарновский вынужден был по всем делам обращаться к его бывшему адъютанту. Дмитриеву-Мамонову сообщались ноты и депеши всех иностранных министров и послов, подавались собственноручные письма державных особ, при нем императрица совещалась с канцлером.

Из донесений Гарновского, обращенных к начальнику канцелярии Потемкина Василию Степановичу Попову для немедленного сообщения общему их начальнику, становится ясен эпизод приобретения А. М. Дмитриевым-Мамоновым усадьбы Дубровицы. Гарновский писал свои донесения бойкой скорописью на плотной синеватой бумаге сразу же после того или иного события.

«После подачи писем,- писал 9 августа 1787 года доверенный Потемкина,- был я у Александра Матвеевича (Мамонова), который принял меня необыкновенно, но отменно ласково и учтиво, так что я не знаю, чему приписать таковой отличный прием… Наконец сказал мне: «Ея Императорское Величество крайне удивляется, да и я не понимаю, что бы тому за причина была, что на продажу Дубровиц купчая не прислана?»

Видно, очень не хотелось Потемкину расставаться с роскошным голицынским имением. Не спешил он угождать императрице, а Гарновскому предлагал затянуть дело. Не получилось. Полковник доносил из Петербурга:

«Александр Андреевич Безбородко ноне передавал, что государыня в разсуждений не присылки купчей крайне удивляется… Потом граф, позвав меня к себе, и еще напоминал о купчей и потом сказал: «Скоро будет цареградский курьер, по приезде которого надобно будет нарочного к его светлости отправить».

Хочешь – не хочешь, а купчую пришлось отсылать в Петербург. Гарновский затеял волынку с крепостными, стараясь оторвать от имения лучших людей. Не вышло у него и это.

«Достоверно известно,- сообщал он,- что выключка некоторых людей из числа продающихся с Дубровицею причинила Ея И. В-ву нарочитое неудовольствие. Когда Петр Степанович Валуев просил, по получении Вашего письма, графа Александра Андреевича Безбородко, чтоб в добавок к прежним выключить еще 11 душ, то граф не только не взялся докладывать о сем Ея И. В-ву, но и дал знать, что лучше бы было выключить всех назначенных к выключке прежде, нежели к продаже Дубровиц приступлено, а в купчей ничего об них не упоминать».

Для Потемкина не было тайной, кому предназначалось имение. В конце сентября бывший его адъютант уже требовал завершить оформление документов на Дубровины.

«Александр Матвеевич приказал мне и еще Вас просить о скорейшей присылке к нему бумаг и планов, до Дубровиц касающихся,- докладывал Гарновский.- Но если б таковые находились в руках г. Лузина, то чтобы оные доставлены были Матвею Васильевичу. Есть и здесь кое-какие планы, но я без повеления не смею оных представить ему; что же касается до крепостей или иных бумаг, то каковые все хранились у г. Хомутина и взяты им с собою».

В письме упоминались потемкинские управляющие, жившие в Москве или непосредственно в Дубровицах. Видно, что и находившийся в Москве отец фаворита участвовал в деле, не спускал глаз с имения, болел за сохранение всякой мелочи. Обвести вокруг пальца Дмитриевых-Мамоновых не удалось даже при всем старании ловкого Гарновского.

Полковник артиллерии Михаил Гарновский долгое время состоял при Потемкине. Он был главным управителем всех домов, дач, стеклянного завода светлейшего князя. Гарновский, по существу, бесконтрольно распоряжался всем имуществом шефа и успел между делом составить себе значительное состояние.

С приходом к власти Павел I, ненавидевший Потемкина, к тому времени уже скончавшегося, выместил гнев на его приближенных. Гарновского арестовали, отобрали имущество, а дом его превратили в казармы. Гарновский умер окаю 1810 года в полной нищете.

задолго до этих событий предрекал верному служаке Потемкина Г. Р. Державин.

…А между тем молодой Дмитриев-Мамонов с нетерпением ожидал решения дела в отношении усадьбы в Дубровицах. «Александру Матвеевичу приятно чтение реляций, но еще приятней дела дубровнцкие»,- отмечал Гарновский в письмах к В. С. Попову. В реляциях говорилось о временных неудачах армии, о гибели черноморского флота, о затянувшейся осаде Очакова… Но Мамонова эти сообщения мало интересовали. «Александр Матвеевич крайне любит собственные свои дела,- сокрушался Гарновский.- Прочтя бумаги о несчастии, с флотом случившимся, тотчас спросил меня: «Не пишет ли к вам Василий Степанович о бумагах дубровицких?»

В декабре 1787 года возник последний спор по имению – о соседнем лесе, который хотели заполучить Мамоновы. В связи с этим в бумагах потемкинской канцелярии мелькает в последний раз упоминание об окончательно потерянных Дубровнцах: «Двор весьма скучает в ожидании от его светлости писем. Скучает також и Александр Матвеевич в ожидании известий об известном лесе».

Оказалось, хлопотали Мамоновы, устраивая с наибольшей выгодой сделку по имению, весьма своевременно. Спустя каких-нибудь полтора года Александра Матвеевича поджидала отставка.